Роман Сенчин - Минус

Еще месяца два-три назад он был упитанным, светловолосым, чистеньким юношей. С ним я познакомился в одну из первых же своих поездок сюда, в Абакан. В тот раз я решил посмотреть рок-фестиваль, а получилось, что и сам поучаствовал, попросив подыграть попавшихся на глаза ребят-музыкантов. Шолин оказался барабанщиком, подстучал в тему. После выступления мы распили с ним бутылку портвейна, он предложил мне переночевать у него дома. Он, помню, тогда учился на первом курсе физмата в местном пединституте; даже по пьяни разговаривал очень культурно, употребляя массу умных словечек, постоянно сбиваясь с "ты" на "вы"... За несколько лет он потерял всех родных. Сначала умер дед, диктор местного радио, потом отец, а теперь вот и мать. Она работала в НИИ, изучала историю древних хакасов и, уже даже очень больная, что-то писала. Я ее видел несколько раз, ночуя у Шолина, и она с каждым разом становилась все больше похожей на мертвую. Олег за ней ухаживал два с половиной года, в институте академы брал, а она вот все равно умерла от рака желудка...

Олегу осталась трехкомнатная квартира, ее получили, как я слышал, не так уж давно, и вот - бах, бах, - и из четырех человек он теперь в ней один. В двадцать лет.

Все эти трагедии сильно его изменили. Он вдруг стал худощавым и выше ростом, волосы как-то очень быстро и беспорядочно отросли, свалялись, лежат на голове грязно-желтым париком. На лице застыла гримаса мученика, вокруг рта, на лбу появились бороздки морщин. Он двигается как-то рывками - дернется, сделает несколько быстрых движений, а потом обмирает, словно бы проваливается в забытье; затем снова рывок, полминуты активной жизни и снова ступор. На него как-то неловко, стыдновато смотреть, как на инвалида или калеку...

- М-м, - соболезнующе мычу в ответ, а Анархист, спасибо ему, скорей начинает успокаивать:

- Не надо, Шолинберг, не думай. Не вернешь ведь. Тебе надо активным делом заняться. Напиши тоже что-нибудь...

Олег, горько хмыкнув, присел к столу, стал скручивать цигарку.

- Вот, - заметил, - мама табак купила, чтоб на даче тлю травить, а я теперь его курю.

Повозившись на диване, Анархист снова взял в руки тетрадь, полистал. Обратился ко мне:

- Посоветуй, где можно мою "Свободу!" опубликовать. Ведь нужная книга. Нужно ее донести до народа.

- Ох, господи, - морщится Шолин, - какой дурачок...

- Ладно, Олег, я ведь не с тобой разговариваю, в самом деле.

Кажется, Олег и Серега начинают ненавидеть друг друга. Мне это куда как знакомо - я-то намучился выше крыши за полтора года со своим дорогим соседушкой... Если хочешь найти врага - поживи с человеком бок о бок продолжительный срок. Убить будешь готов.

Затыкав окурок в переполненной пепельнице, Шолин дернулся:

- Все, не могу больше терпеть. Пойду! Ее нужно найти!

- Да, блин, куда ты пойдешь-то?! Ты хоть знаешь адрес этой Женечки? взрывается Анархист. - Нашел тоже объект страсти. Было б что.

Шолин не слышит, он в прихожей, он обувается, нервно шуршит курткой.

Хлопнула дверь. Ушел.

- Что это за Женечка? - интересуюсь.

- А, привел позавчера какую-то, - говорит Анархист. - Сутки торчал с ней в той дальней комнате, меня не пускал... Потом она ушла, обещала сегодня утром вернуться. И он вот с шести утра прыгает, ноет. Знаешь ведь его, ему лишь бы страдать... Давай лучше о деле.

- О каком деле?

Серега сменил лежачее положение на сидячее, покрутил в руках тетрадь, глянул в нее, будто выискивая нужное первое слово, и только уж после этого стал говорить:

- Сразу, Сэн, предупреждаю, что я очень серьезно. Я и раньше об этом много болтал, но тогда действительно болтовня была в основном. А сейчас - серьезно. В общем, хочу тебе предложить: давай сорвемся в Ирландию!..

Да, у Анархиста это навязчивая идея. Его постоянно зарубают всякие грандиозные планы, но неизменно есть главный - добраться до Ольстера и вступить в Ирландскую республиканскую армию. Как-то в детстве он увидел по телеку изуродованного пластиковой пулей ребенка, потом - голодающих в тюрьме ирландцев и вот никак с тех пор не может успокоиться. Купил десяток значков с именем "ИРА", нацеплял их по всей одежде, изучает книги про оружие, и, не имея возможности рвануть на далекий остров, пока что, правда, на словах, готовит теракты против Церкви Прославления, главы Хакасии Лебедя-младшего, толкинистов, элдэпээровцев... Но все равно то и дело начинает агитировать насчет поездки в Ирландию.

- Гляди, Ромка, сам, какая у нас у всех ситуация, - тоном маньяка говорит он. - Что нам тут светит? Ведь ничего же. У тебя, скажи, есть перспективы? У меня- тем более. И Шолин тоже... Поэтому необходимо совершать решительные поступки. Все великие однажды совершали на первый взгляд безрассудное и возносились! Вот гляди: садимся зайцами в поезд и едем. Сперва до Новосиба. Сутки всего! Там у меня дружок есть по армии. Передохнем. Потом - до Свердловска. Там я, правда, не знаю никого, зато неформалов, говорят, много. Они помогут. Так? От Свердловска до Москвы - еще сутки. Доберемся, Сэн! Из Москвы - в Минск. Люди вон весь мир без копейки денег исколесили, а тут восемь тысяч километров всего... Польша, Германия, Франция, их можно пешком перейти. И вот он - Бискайский залив. Реквизируем яхту - там полно всяких яхт - и в Ирландию. Давай, а? Соглашайся!

Анархист соскочил с дивана, встал посреди комнаты; в халате с погонами, в берете, бородатый и худой, он похож на прорывающегося через хребты Памира бойца неизвестной, крошечной армии. Вот остальные отчаялись, приуныли, и Анархист подбадривает их, выбрасывая горячие пули слов:

- Вступим в ИРА, будем биться за святую свободу! Ведь надо же в конце концов победить! Ромка, пойми, только победа!.. Тут опять видел - обострение обстановки, карательные меры. Гнобят их по полной, уничтожают просто народ. У них же народ теперь самый малочисленный из европейских! Они там как в концлагере все! Поехали, Ромка...

- Так давай лучше в Чечню, - пытаюсь я отшутиться. - Ближе, реальней. Не один ли черт, где смерть принять.

- Да не из-за смерти я, блин, - тускнеет Серега, - я из-за свободы, из-за Ольстера...

За окном заснеженный двор с невысокими, напоминающими скелеты странных животных топольками, детскими качелями, турником, скамейками для мамаш и пенсионеров. Двор окружают три девятиэтажки, с четвертой стороны - магазин и ларьки. И в ларьках, и в магазине полно водки, вина, вкусной еды... В каком-то фильме, помню, один мужичок, доведенный до безумия нищетой и трезвым существованием, залез в магазин, высосал там же литр водки, схавал батон сервелата, упал, а потом, на зоне, не особо жалел, что поступил так глупо. Он считал, что хоть несколько минут был счастлив.

Людей никого, и это странно, ведь сейчас середина дня. На улице сонно, морозно и тихо; на ветке тополя рядком сидят неподвижные воробьи. Кажется, вот-вот они начнут сыпаться в снег окоченевшими комочками... Изучаю двор, окна соседнего дома, тротуар, ищу сам не знаю чего.