Роман Сенчин - Минус

- Вот, опять набралась, - расстроенно объясняет здоровюга. - Два часа с ней валандаюсь, до кровати дотащить не могу.

- Понятно, - бесцветным голосом отзывается Леха.

Некоторое время стоим молча, все трое глядя на Лену, чего-то от нее ожидая. А она продолжает качаться, лицо приподнято, губы дрожат...

- О Саньке что слышно? - спрашиваю здоровюгу.

- На учебке сейчас, портянки наматывать учится. Двадцать третьего февраля вроде присяга. Тогда уж начнется...

- С-свол-лачь, - выдавливает Лена. - Это ему... так ему... г-гад...

- Ленке вот такое письмо накатал, она показывала, на пяти листах, продолжает здоровюга и говорит неожиданно складно для своего неандертальского облика: - Просит приехать, прощение там... ну, что так плохо с ней жил.

- Г-гад вонючий...

- А она, - он кивает на Лену, - сына предакам отдала и - вот.

- Ясно-ясно, - вдруг с явным злорадством говорит Леха. - Мстит, значится, таким способом муженьку.

- Хрен их разберет, - здоровюга, тяжко вздохнув, наклоняется и хочет поставить ее на ноги, а Лена вяло сопротивляется.

- Не... не надо... лучше... лучше так...

- Ну кончай, Ленок, подымайся. Пошли спать, - стараясь придать голосу нежность, басит здоровюга. - Отдохнешь...

Она вырывается бойче, уже чуть не колотит по парню своими ручонками. Тот держит ее, успокаивает - и зря: вдруг Лена обрывает свои ноющие бормотания, округляет глаза, а еще через секунду из ее рта брызнуло мутным фонтанчиком. Я инстинктивно качнулся назад, Леха смачно причмокнул.

- Йё-о-о! - здоровюга отпустил, толкнул Лену к стене, стал брезгливо, ребром ладони отряхивать мокрую куртку. - Да что ж это, бля? Ты что же делаешь?!

Потревоженные шумом соседи высунулись из своих комнат. Но предъявлять претензии никто не решается.

Лена скрючилась на полу, давясь блевотой, сотрясаясь и корчась. Из нее все выкатывались пахнущие водкой и желудочным соком вязкие волны. Такое впечатление, что она выпила литра три, не меньше, и без всякой закуски... Здоровюга растерянно стоит у противоположной стены, глядя то на куртку, то на блюющую даму. Кажется, вот-вот, вот сейчас он со всей дури впечатает ей в голову свой тупоносый башмак.

Мне надоело, я убрался в комнату, стал раздеваться. Пора спать. Долго прислушивался, со страхом и интересом ожидая звук удара и сразу за ним - дикий взвизг Лены, рычание здоровюги, а поверх них - одобрительный гогот Лехи.

13

В Минусинске эпидемия гриппа. Говорят, больницы забиты, лекарств нет; в местной газете "Власть труда" из номера в номер печатают расчетный счет благотворительного фонда для закупки медикаментов. У нас в театре больше половины труппы на бюллетенях, спектакли на две недели отменены.

К тому же там очередное чепэ. Отмечали день рождения актрисы Тани Тарошевой. Я с утра ничего не ел и поэтому опьянел очень быстро. Дополз до нашей кандейки, упал на топчан и отрубился. И, оказалось, правильно сделал. После пьянки педераст Лялин, подкараулив на лестнице Игорька, схватил его и стал целовать, а Игорек вырвался и рассказал об этом парням. Вадим, Андрюня и Леха, само собой, решили разобраться, но переборщили. В итоге Лялин в больнице со сломанным ребром, сотрясением мозга, чем-то еще. Ходят слухи, что накатал заяву в милицию...

Леха получил денежный перевод и сегодня свалил к родителям. Поехал через Абакан, - из Минусинска-то поезда в западном направлении не идут, - а я с ним за компанию, решил наконец-то абаканских ребят повидать.

Здесь тоже хватает перемен и неприятностей. У Олега Шолина от рака умерла мать, Серега Анархист с женой разошелся. Живут теперь вместе в шолинской трехкомнатке. На деньги, какие у них были, закупились двадцатью килограммами гороха и десятью буханками хлеба. Анархист насушил сухарей. Едят по два раза в день гороховую кашу, не голодают.

...Шолин мается у окна, я сижу в кресле, с удовольствием курю стрельнутую на улице фильтровую сигарету. Анархист полулежит на диване. Он в своем старом среднеазиатском халате, на плечах парадные погоны полковника, красный десантский берет со значком "ИРА" сдвинут на затылок. Увлеченно читает вслух из толстой тетради:

- "И вот последние бойцы Ирландской республиканской армии оказались в западне. Укрепившись в руинах белфастского порта, они героически отражали атаку за атакой озверевших британских карателей. Со стороны залива по бойцам вели ураганный огонь военно-морские силы. Ракетно-бомбовые удары выкашивали бойцов, но оставшиеся в живых не желали пощады. "Свобода или смерть!" шептали их растрескавшиеся губы. На самом верху огромного портового крана развевался зелено-бело-оранжевый стяг - символ свободной Ирландии".

- Нет, все, она не придет, - объявляет Шолин и поворачивается к окну спиной.

- А? - Выдернутый из чтения этой репликой, Анархист вопросительно и ошалело глядит на Олега, потом понимает и машет рукой: - Брось, Шолинберг, куда она денется!

- Нет, нет, я ее потерял.

Вздохнув фальшиво-сочувствующе, Анархист обратился ко мне. Сообщает раз уже, наверное, пятый за тот час, что я здесь сижу:

- Вот роман написал. Девять суток беспрерывной работы. "Свободу!" рабочее название. Как окунулся на первой странице, так вот сегодня утром вынырнул только, когда точку поставил. Перечитываю теперь.

И я в пятый раз отвечаю:

- Молодец, молодец, Серега. - Других слов на язык не приходит.

- Та-ак... - Он доволен моей скупой похвалой, он снова уткнулся в тетрадь, ищет, где прервал чтение. - Так... ага... "В небе кружили хищные стаи королевских вертолетов..."

- Серега, - больным голосом зовет Шолин, - давай попозже. Сил нет никаких...

Анархист покорно захлопнул тетрадь. Уронил голову на подушку. Олег бродит по комнате. Часто останавливается у окна, глядит во двор и, не увидев желаемого, отворачивается. Продолжает бродить.

Обстановка квартиры та же, что и при его маме. Беспорядок, конечно, не слабый, воздух прокуренный, но по существу - никаких перемен. Вещи, мебель напоминают об уютной семейной жизни, ведь неживые предметы намного долговечней людей.

Сервант с праздничным сервизом на двенадцать персон, хрустальными рюмками и фужерами. Старинная, украшенная рисунками звезд и хлебных колосьев швейная машинка стоит на белой еще, почти свежей кружевной скатерочке. Вдоль стен два стеллажа с тем набором книг, что имелись в советское время в каждой интеллигентной семье: коричневый двадцатипятитомник Горького, зеленый Чехов, такой же зеленый Диккенс, светло-синий Блок, сиреневый трехтомник Бунина, разрозненные тома библиотеки всемирной литературы, бумажные корешки серии "Классики и современники"... В углу на тонких ножках огромный фанерно-стеклянный ящик - телевизор "Рубин".

- Вот, Сэн, такое дело, - говорит мне Шолин, - теперь я в ранге круглого сироты. Никого у меня... совсем никого не осталось.