Владимир Орлов - КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК

– В шесть подойду…

В шесть я подошел к закусочной. Мельников, и я почувствовал - взволнованный, уже сидел за столиком в компании с бьющей в глаза дамой. Или девицей. Соседка Мельникова была узка в кости и фигуру содержала девичью. Показалось, что она мне знакома. Но может, и нет. Приветствие ее прозвучало голосом послушницы Досифея Марфы, при том простуженно-прокуренным, и тогда я понял, что передо мной Тамара, среди ее чередовавшихся по судьбе мужей случились и два моих приятеля. В заблуждение поначалу меня ввели будто бы сенокосилкой облегченная голова Тамары и ее неожиданная кофта, связанная, возможно, из медной проволоки, суженная в талии. Незаметная прежде грудь Тамары ныне дыбилась, чему способствовали и две металлические полусферы кофты. Мельников глядел на нее глазами прилетевшего в деревню Лариных Ленского.

– Разрешите представить, это надежда нашей культуры…

Я чуть было не перебил его и не объявил, что надежда культуры мне давно известна, но Тамара резко протянула руку и произнесла:

– Иоанна.

– Очень приятно…

Знание привычек Тамары потребовало сжать ее ладонь усердием самбиста, она не ойкнула. Иоанна. Ничего нового. Одного из моих приятелей она уговорила называть ее Изидорой. Тот приятель был поэт и белокурый кудряш. Сейчас похожий на него чумовой в пивной рекламе отрывал коленца и лил в горло напиток «По-руски». Тамара-Иоанна ерзала теперь на стуле, что-то искала в сумочке и не находила, взглядывала и на часы. Мельников явно не объявил ей, с кем намерен встретиться. Болваном он не был и быстро ощутил неловкость положения.

– Дорогая, - сказал Мельников, - ты не опоздаешь?

– Блин! - Иоанна ткнула сигарету в пепельницу. - Ну конечно, через пятнадцать минут должна быть в галерее. Вы уж извините (это мне). Приятно было познакомиться.

– А мне тем более, - сказал я.

Должен признать, Тамара, рослая, костлявая, но с тяжелыми ногами, одевалась хорошо, носить себя умела, ходила на подиумах с высокомерием наклеенных ресниц, соразмерная в линиях, и теперь прошла достойно, вызвав движение голов зрителей. «Только бы не взревела каким-нибудь тюремно-великосветским шансоном!» - обеспокоился я. Нет, не взревела. Мельников смотрел на ее дефиле с умилением, словно бы готов был толкнуть в бок: «А? Какова? Богиня! Валькирия!». «И этот у нее в огороде», - подумал я. Но о ком, о ком, а о Мельникове тревожиться не стоило.

– Итак, в чем суть дела? - сухо спросил я.

– В летоисчислениях! - сказал Мельников.

– То есть?

– Сколько их?

– Сколько хочешь. Каждая религия, каждая мифология имела свое летоисчисление. У инков - свое, у кельтов - свое. Эллины завели свое с первых Олимпийских игр. В Атлантиде - неизвестно с чего. Да и кому я это все напоминаю? Мельникову. Мельников все знает. Мельников всегда жил.

– Это да! Это да! - Мельников махнул рукой, великодушно соглашаясь с моим утверждением. - Но ведь случаются нюансы, о которых по рассеянности забываешь. Из-за важнейших дел. Есть летоисчисления книжные, условные, есть летоисчисления ходовые, внутри которых мы и проживаем.

– Саша, что-то я тебя не понимаю. Мы с тобой в Москве живем внутри летоисчисления от Рождества Христова. О чем ты беспокоишься?

– Вот-вот! А мне доказывают, что это летоисчисление - ложное. И, стало быть, моя родословная ничего не значит.

Тут-то, наконец, и была изложена мне суть приглашения в Камергерский. Древо рода Мельниковых разворачивали передо мной здесь же в закусочной, но не развернули до конца, причиной чему среди прочих был обход столиков следователем подполковником Игнатьевым. Тот предъявлял для опознания фотографии знакомых убиенной во дворе Олёны Павлыш. Мельников отрекся от всяких Олён и убыл с рулоном фамильного древа, так и не обхвастав мне всех суков и веточек семейного, надо полагать, дуба. Но о Древе Мельниковых уже говорили, оно стало знаменитым. И вдруг подползли к Мельникову молодчики, сопляки, по возрасту схожие с архивными мальчиками и девочками, возводившими его Древо из складов небытия, и заявили, что в ходу теперь новые летоисчисления, и истинные фамильные дубы произрастают исключительно в них.

– Какие летоисчисления? - спросил я. ¦- Одно от Хоменко. Одно от Мазепы.

– От какого Хоменко?

– Ну, может, не от Хоменко. Но вроде того. От Хвостенко. Да. Вот.

Историческая концепция бухгалтера Хвостенко была мне известна. Популяризациями ее в толстенных томах с картинками наживались безразличные к смыслам мироздания книжные фабриканты. Но теперь мне хотелось услышать изложение бухгалтерской фантазии Мельниковым. Сразу же я понял, что Мельникова волнует, какую родословную ему выгоднее иметь и предъявлять. А с теорией Хвостенко, вызванной желанием исправить вековые балансы, и, стало быть, с его летоисчислением Мельникову все было ясно. Ее вывели из другой теории - сплющенности времени.

– Если вы о ней ничего не слышали, - сказал Мельников, - я сейчас все объясню.

– Слышал, слышал! - заторопился я. Хотел было заметить, что, суждение маэстро неожиданное, а по отношению к теории Хвостенко и, мягко сказать, упрощенное, но не стал.

Мельников же, будто бы и не восприняв мое «слышал, слышал», начал объяснять, что есть сплющенность времени, то есть отсутствие времени вообще, что - есть при сплющенности перетекание одной личности в другую и взаимозаменяемость одного события другим. Поминал он и Великие правила Единого Поля. При этом на протянутых кассиршей Людмилой Васильевной салфетках он выводил графики и формулы со ссылками на Лобачевского, Эйнштейна и на свои отроческие гипотезы. Сплющенность времени, убеждал меня Мельников, позволяла сильным мира сего заказывать так называемым историкам выгодные для их кланов летописи, документы и даже поэтические произведения типа «Слова о полку Игореве». Хрестоматийный пример (Я чуть было не спросил: из чьих хрестоматий пример - самого ли Мельникова или же бухгалтера Хвостенко, но поток слов сбивать не стал). Хрестоматийный пример. Куликовская битва. По заказу Романовых в летописных документах она якобы произошла в нынешней Тульской области в 1380 году. Но такого года в сплющенности времени вообще не было по причине ненадобности. И никаких Мамаев в помине не было. И Дмитрия Донского. И Рюриков никаких не было. То есть было. Даже два. Один редактор «Литературной газеты». Другой его сын, эссеист-сексоаналитик. Но их роль в истории Российского государства корыстно преувеличена. От них, конечно, пошли Рюриковичи, но по идеологической линии.

– Погоди. Ты отвлекся, - сказал я. - Где хрестоматийный пример? То есть Куликовской битвы не было вовсе?

– Она-то как раз была! - воскликнул Мельников. - Она и теперь идет. Но была не в верховьях Дона, о чем сочинена заказная «Задонщина», а здесь, в Москве, только что заложенной, в условном восемнадцатом веке, в пору матушки Екатерины. И в ней судьбу сражения решила Жанна д'Арк.