Владимир Орлов - КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК

– Трудная у нее жизнь, трудная, - пришел к выводу Прокопьев. - Но увлекательная.

– Трудная, - согласился Шухов. - Но сама она стала мне симпатична. Я был бы не прочь увидеть ее и побеседовать с ней в яви.

– Стало быть, ты согласился принять ее заказ?

– Пока нет. Сказал, задача технически очень сложная. И надо подумать.

– Задача, действительно, технически непростая, - сказал Прокопьев. - Перочинный ножик с двадцати семью предметами, самозатачивающимися, и со свободно-предприимчивой динамикой.

– Сравнивать с ножом, - возмутился Шухов, - неумно и пошло!

– Я и сам это понял, - сказал Прокопьев. - Но возникают и другие сложности. Надо знать все параметры, хотя бы в сантиметрах, возможности растяжений и сокращений, интенсивность податливых колебаний, диаметр входа. И все прочее. Ну и участки тела, про которые ты говорил.

– Все это будет! - воскликнул Шухов. - Но я не могу иметь со всем этим дело!

– То есть? - спросил Прокопьев.

– Но она - не место для вставления замка, она для меня уже человек и даже женщина. А я не врач-гинеколог.

– Господин Шухов, вы имеете репутацию примерного семьянина, - сказал Прокопьев.

– Сережа, мне не до шуток!

– Откажись.

– Откажись! А она передаст заказ другому. Ты знаешь, что такое ревность?

– Извини, - сказал Прокопьев. - Я должен привыкнуть к твоему состоянию. Мне оно пока кажется странным. И сам ты пришел ко мне за советом - помочь решить сложную, но изящную техническую задачу.

– Если бы только техническую… - вздохнул Шухов. - Я знаю, ты увлекался немецкими мастерами, у тебя есть монография о «Грюне Геволде»…

Упомянутую Шуховым монографию Прокопьев купил в Дрездене, был там, в Гэдээрии, туристом, в музей на набережной Брюля захаживал раз пять. Прокопьев почитал и Гофмана, в чудесных его историях механические якобы безделушки сотворяли не только создатель Щелкунчика добряк Дроссельмейер, но и мошенники, дурившие публику, и таинственные изобретатели людей-автоматов, каких не удалось подарить миру и нынешним японским умельцам. В Дрезденском музее Прокопьев наблюдал, разглядывая мелочи и восхищаясь ими, механические поделки саксонских мастеров восемнадцатого и начала девятнадцатого века. Август-Фридрих Сильный пришел теперь на ум Прокопьеву. Большой женолюб. И в Европе не последний человек. Один из трех. Карл Двенадцатый, скандинав, викинг. Петр Алексеевич, Великий, этот оказался поярче и поудачливее всех. И вот дрезденский, саксонский, и король польский, Август Сильный. Конечно, размышлял Прокопьев, и при нем изготовлялись не только Щелкунчики (в Дрездене, правда, имели место лишь Золотой горшок и студент Арнольф, а чиновник Дроссельмейер по воле Гофмана жил в ином городе), но и механизмы для любви. Покупали их для домов мужских удовольствий. Особенно французы и голландцы. Впрочем, саксонцы и пруссаки тоже не желали скучать. Машины для любви в «Зеленой кладовой» на набережной Брюля не выставлялись, но Прокопьев прочитал о них в купленной им монографии. Одна из этих машин напоминала токарный станок, основной ее частью была определена кожаная подушка с двумя половинками и отверстием меж ними, то есть межягодными местами, и обладатель машины усердием нижней педали приводил подушку в эротическое действие. Положение подушки в соответствии с ростом желающего обреталось с помощью винта. Другая машина была посложнее и, естественно, дороже. Это устройство по инженерной мысли и дизайну опережало нынешнюю резиновую американскую куклу. Каркас из стальной проволоки обтягивали шелком, набивали конским волосом и, понятно, устраивали желанные отверстия.

Прокопьева воспитали в спортивно-пионерском духе, приседай и подтягивайся, а не дрочи, аскетом и истязателем плоти он, правда, не стал, но некую, чуть ли не католическую, стыдливость ему втемяшили. К машинам любви он проявил интерес как инженер. Или сказать вернее - как конструктор. То есть конструкцию можно создать и для самой забавной цели. Живи себе и наслаждайся. Или живи себе и зарабатывай на наслаждениях бабки. Недавно он вычитал в газете, что некий чех в Праге устроил музей с двумя сотнями экспонатов, именно секс-машин. Впрочем, все это занимало Прокопьева точно так же, как сведения, скажем, о восьмистах разновидностях клаксонов для лимузинов двадцатых годов века двадцатого в Америке или в стильной Британии. Но сейчас волнения Мити Шухова озаботили и его.

«А не манекен ли, набитый конским волосом, приставленная ко мне девушка Нина?» - пришло ему вдруг в голову.

Бред, конечно, сейчас же ответил он сам себе, но ведь как проверить?

Сама мысль о том, что возникли сомнения в реальности Нины-человека, казалась ужасной.

Но ведь Дроссельмейер…

Дроссельмейера придумал Гофман Эрих Теодор Амадей, у него есть и еще персонаж, создавший куклу Коппелию. Доктор Коппелиус. Коппелия замечательно танцевала. Но с объявленной целью. А ведь возможности у коварного доктора в каком-то там тыща восемьсот восемнадцатом году (Наполеон жив) были хилые. «Тойоты» по асфальтам не ездили. И тем не менее…

И теперь женщина, разрешившая Шухову (или пожелавшая) называть себя Василисой, заказала миниатюрное устройство. «Если я не вернусь, считайте меня феминисткой». Острота банальная. От мужчин мы утомились, на них нет времени. К тому же они могут быть немыты, от них несет перегаром и другими бабами. Подавайте нам изящное многоцелевое устройство, с каким можно было бы уйти на пять минут с совета директоров. А потом вернуться довольной и ни в ком не заинтересованной, а всяческих злопыхателей сокрушить.

Интересно, интересно…

Отчего же не помочь советами и идеями взбудораженному Шухову?

Кстати, забыл спросить, сколько заказчица Василиса готова выложить за изделие.

Плата за услуги теперь не особенно интересовала Прокопьева (и так был незаслуженно сыт), но суть заказа стала ему интересна. Во сколько же оценивает Василиса свои удовольствия и комфорты? Впрочем, он знал, что в нынешнем случае Шухов чисел прописью ему не объявит. Влюбился дурень.

А он, Прокопьев, не дурень?

Табуретку Нины он починил в день. На музыкальную табакерку ушла лишь неделя. Это прыть халтурщика, сказал себе Прокопьев. Или идиота. Идиота, пожелавшего заслужить комплименты заказчицы. И не просто заказчицы, а женщины, вызвавшей у него обострение чувств. При этом Прокопьев не переставал думать, а не приставлена ли эта самая Нина (или подставлена) к нему по чьей-то корысти? Думать об этом было мерзко. И стыдно. Но вот думал. И сомневался. Опять же, что значит - по чьей-то корысти? По чьей? Три человека попадали в его предположения. Причем у двух, точно, могли быть и корысть, и расчет. А у одного - любопытство и некое еще не разъясненное Прокопьевым чувство. Похоже - недоумение и ревность. Странно, странно…