Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

Целую тебя в обе щечки и остаюся верная слуга вашего благородия

Арина Баташова.

Тимоша плакал, господин Мендер, бледный как смерть, молча и неподвижно, закрыв глаза, сидел в белом садовом кресле.

Сад благоухал еще попрежнему, однако запах гари становился все ощутимее. Слуги причитали на своей половине, поручик Пряхин направился к ним, и я решила, что он пошел их утихомиривать, однако он вернулся, пробыв там довольно долго, и я ахнула, увидев его: передо мной стоял почти незнакомый мужик с маленьким узелком в одной руке и с палкой в другой.

- Я ухожу, - сказал он с раздражением, - это невыносимо! Москва сгорела - и я осиротел! Я лишился матери... Мне опостылел этот сад... Тень генерала Опочинина стоит передо мной... Я постараюсь выбраться из Москвы... Французы, - сказал он, обращаясь ко мне, - попили нашей крови, а немцы с ними заодно, - сказал он, оборотившись к господину Мендеру, - теперь не пропущу ни одного драгуна, бог ты мой, каждый драгун - убийца! - Он произносил свою речь на одной ноте, будто сам не был драгуном, и при этом казался очень красивым, и мне захотелось обнять его на прощание, как обнимают героев. - Ваш император, - продолжал он, глядя на меня в упор, безумец, паршивый корсиканец, а ваш дядя, - оборотился он к Тимоше, оказался жалким уездным слюнтяем и подпевалой узурпатора... когда отечество, истекающее кровью... обед с шампанским... бог ты мой, разговоры с драгуном!.. - Слезы текли по его лицу, он задыхался.

- Опомнитесь, сударь, - спокойно сказал Тимоша, - но я этого не забуду, да и вы поймите, что за вами долг!

Я сделала шаг к поручику, чтобы прервать его оскорбительную, неподвластную уже ему речь, но он резко повернулся и выбежал из оранжереи. Все молчали.

Утром явилась испуганная госпожа Вурс и сообщила нам, что пожар добрался и до Басманной. Правда, горят какието деревянные сараи в самом начале улицы, но осенний ветер раскидывает тучи искр во все стороны, и нужно ожидать худшего. Мы торопливо позавтракали у них во флигеле, тревожное молчание сопровождало нашу трапезу. Я заметила, что чем отчаяннее положение, в которое я попадаю, тем больше сил и решимости обнаруживается во мне. Вот тут я и поняла, что нужно действовать, а не сидеть сложа руки. Я горько пожалела, что не раздобыла в тот день экипаж и не смогла перевезти сюда необходимые вещи, и, наконец, я, видимо, была излишне щепетильной, не решившись приказать слугам сопровождать меня: мы могли бы многое унести из дому и теперь не были бы на краю пропасти, ибо запасы съестного подходили к концу, а там ими пользовались вражеские офицеры, да и уцелел ли наш дом, трудно было представить... Я сказала Мендеру, что снова отправлюсь туда, подыму всех слуг, что наше легкомыслие может обойтись нам дорого.

- Я с вами! - сказал Тимоша, подымаясь от стола. - Я здоров. Вас нельзя отпускать одну...

Тут я почемуто обратила внимание на его руки - вовсе не худенькие, а сильные, с широкими запястьями, да и сам он был высок, хотя несколько сутулился...

- Нет, нет, - решительно сказал господин Мендер, - пойду я один. Не спорьте, милая Луиза. Я знаю слуг, я смогу приказать им. Вы думаете, я беспомощный и жалкий австрийский гувернер? Нет, сударыня, я офицер и сумею за себя постоять, тем более... - тут он опустил голову, - что я уже обнаружен и прятаться мне незачем...

- Как обнаружены?! - воскликнула я.

- Вы думаете, тот солдат французский приходил за сапогами? - сказал гувернер с грустью. - О нет, он приходил, чтобы удостовериться, что я здесь... Видимо, время еще не настало призывать меня к ответу, и я могу совершенно безнаказанно ходить по Москве... - Он решительно поднялся.

- Погодите, - сказала я с отчаянием, - вы не ошиблись? Вам могло показаться...

- Дорогая моя, - сказал он, - с вашей милой наивностью легко принять соглядатая за обыкновенного мародера, но у меня зоркий глаз.

Он был так решителен и говорил с такой строгой грустью, что я уступила как ученица.

Он ушел, а мы с Тимошей отправились в райские места, которые, как оказалось, тоже подвержены бурям. По пути туда он обнял меня за плечи, его сильная рука согревала меня и успокаивала, и, когда я опустилась в белое садовое кресло, он продолжал обнимать меня. Я была такой маленькой рядом с ним, такой беспомощной! Мне так хотелось расплакаться, прижавшись к нему. Он утешал меня, милый мальчик, а я почемуто вдруг представила его в военной форме. Мундир, несомненно, был ему к лицу, но что же дальше? Черные бархатные его глаза на бледном лице, сильная рука, державшая поводья, золото эполет, змейка аксельбанта - все то, чему мы поклоняемся неустанно, но для чего людям эти пышные, эти высокопарные и многозначительные одеяния? Для того, чтобы пленять наши сердца? Наивное предположение. Значит, для того, чтобы соответствовать своим видом громогласной победе? А если поражение? Ведь все равно при поражении это превращается в рубище... Уж не для славного ль конца? Чтобы лежать на поле брани в этих приличествующих твоему избранничеству одеждах и не походить на грязного разбойника, растерзанного толпой?..

Он тихо поцеловал меня в щеку. Мне следовало бы невеселой шуткой придать этому поцелую оттенок участия, но сил не было.

- Ах, Тимоша, Тимоша, - сказала я, глотая слезы, - чем кончится эта кровавая история? Неужели нам отныне не суждено заниматься обычными делами?..

- Я так счастлив, что вы с нами! - воскликнул он с обычной своей восторженностью. - Вы знаете, Луиза, я вычитал в одной иронической книге, что война насылается на того, кто тщательно готовится к защите.

- Вы верите в афоризмы? - спросила я.

- Конечно нет, - сказал он, - разве можно отнести это к какимнибудь несчастным американским дикарям, на которых напали вооруженные европейцы?

- Конечно, конечно, - сказала я. - Но ведь они тоже украшают себя перьями и красками, ах, Тимоша!

Господин Мендер вернулся только к вечеру с пустыми руками. На нем лица не было. Он тяжело уселся в свое белое кресло, и я поняла, что случилось самое худшее.

- Представьте себе, - сказал он отрешенно, - ваши предположения оправдались - наш дом сгорел.

- Неужели весь?! - удивился Тимоша.

- О, стены целы, - странно засмеялся господин Мендер, - но остального ничего нет: ни вражеских офицеров, которых я так боялся, ни слуг, ни наших вещей... - Он постариковски покачал головой. - Я так боялся встречи с французами, и они во множестве попадались мне на пути туда и обратно, но никому из них не было до меня никакого дела. Видимо, произошло чтото серьезное... Да, Кремль горит, и император Бонапарт его покинул... На моих глазах разбойники убили какогото человека... Не может быть, чтобы французы обо мне забыли...

Его туманные намеки, загадочность, которою он время от времени окружал себя, - все это показалось мне не очень своевременным, и всетаки я нашла в себе силы, чтобы сказать им по возможности бодро: