Булат Окуджава - Свидание с Бонапартом

- Мой дядя, - совершенно отчетливо произнес Тимоша неподалеку, - при всей своей доброте большой фантазер. Эта выдумка с обедом - просто игра от беспомощности и отчаяния.

Мы с поручиком замерли, словно воры в засаде.

- Может быть, - сказал в ответ господин Мендер, - но это в дни войны создало ему нелестную репутацию. Он мог придумать чтонибудь более подходящее моменту...

Я оттолкнула поручика от себя, что стоило мне немалых усилий, и знаками показала, чтобы удалился. Я слышала, как он отправился к себе. Затем прозвучал голос Тимоши:

- Вам тоже не спится?

- Да, - сказал поручик, - ходил, изучал этот райский сад.

- Ну, если вы можете ходить по саду, - сказал Тимоша жестко, - то уж на коня сесть и подавно?

В этот момент чтото заскрежетало, дверь в оранжерею распахнулась, сразу напомнив, что этот сад не бесконечен, и в тусклом свете китайских фонариков перед нами предстал французский солдат с ружьем в одной руке и с корзинкой в другой.

- Есть здесь ктонибудь? - спросил он хрипло. Господин Мендер возник перед ним и сказал на французском, с трудом подбирая слова:

- Здесь я. Франц Мендер. Вы пришли за мной?

Солдат с удивлением оглядел его.

- Да на черта ты мне сдался! - сказал он добродушно. - Я пришел за сапогами. Видишь, от моих почти ничего не осталось, а победителю нельзя ходить босым.

- У меня нет сапог, - сказал господин Мендер.

- А на тебе что? - спросил солдат.

- Это мои сапоги, - сказал австриец.

- Ну вот и снимай, - ответил француз, - надеюсь, они мне подойдут. Как ты думаешь?

- Как вам не стыдно! - сказала я, выходя вперед. - Вы позорите армию! Вы грабитель!..

Он не удивился, увидев меня, лишь отмахнулся, протянул руку к сапогам и сказал:

- Стыдно, не стыдно. Что за слова? Разве я виноват, что мне обещали в Москве теплую квартиру, довольство и полный отдых! Вы местные жители, вам есть где взять, а мне?

- Могли бы и вовсе не приходить сюда! - заявил Тимоша.

- Ах, сколько вас тут! - сказал солдат спокойно. - Когда ты, дитя, получишь приказ, попробуй отвертеться... Я бы купил эти чертовы сапоги, проворчал он, - да у меня нет ваших чертовых денег, а ваши чертовы лавки все разграблены...

Господин Мендер молча разулся. Солдат натянул оба сапога, притопнул.

- В самый раз, - сказал он. - Теперь другое дело.

Он хлопнул гувернера по плечу и направился к дверям. Уже выходя, он сказал:

- Вы думаете, что сюда огонь не придет? Ошибаетесь. Поджигателей очень много, сколько их ни расстреливают, а пламя сильнее... - И ушел.

Босой господин Мендер стоял на зеленой травке. Рядом валялось два рваных французских сапога.

- Оказывается, - рассмеялся гувернер, - и в райские сады заходят грабители.

- Знаете, господин Мендер, - сказал поручик, - если бы я был вместо вас, я застрелил бы этого солдата.

- Это неблагородно, - насмешливо возразил Тимоша, - убивать человека, который зашел переобуться.

Милый мальчик, он начинал пикироваться с поручиком, я это замечала. Может быть, он стал невольным свидетелем ночной сцены в беседке? Тем не менее нужно было думать о завтрашнем дне. Я дождалась утра, закуталась в шаль и, так как найти дрожки было совершенно невозможно, отправилась пешком в наше прежнее жилье, чтобы раздобыть сапоги господину Мендеру и взять коечто из необходимых вещей. Было солнечное утро, но дул резкий, холодный ветер. Я вышла из дому и тотчас ощутила запах гари. Все тот же назойливый, липкий, отвратительный запах гибели стал моим спутником. Басманная была благополучна, но за ее пределами ужасающее зрелище открылось моему взору: Москва горела. Под солнечными лучами потрескивало белесое пламя, дымились черные развалины, и худая старая лошадь, обезумев, скакала по бульварам. Когда я выходила из дому, госпожа Вурс, напутствуя меня, просила дождаться солнца, так как на свету меньше опасности быть ограбленной.

Трудно передать, чего мне стоила эта прогулка среди сплошного огня и обломков. Жар опалял мое лицо, копоть покрывала одежду. Некого просить о помощи. Лишь к полудню добралась я до Поварской. Двигаться по ней было еще труднее, так как она узка и языки пламени с той и другой стороны сливались над моей головой в гудящую огненную крышу. Несколько раз силы изменяли мне, и я уже подумывала воротиться обратно, потому что напрасность моего предприятия с каждым шагом становилась очевиднее. Господь милосердный, какую непомерную тяжесть возложил ты на мои хрупкие плечи за такой короткий срок! Так думала я, терзаясь сомнениями, теряя последнее мужество.

И вот, когда ноги мои уже отказывались держать меня, я, к великой радости, увидела наконец наш дом, целый и невредимый, хотя вокруг все уже было неузнаваемо. Я поняла, что мольба моя услышана, и, наверное, сознание этого помогло мне не упасть на мостовую. Я отворила двери и вошла. Ах, это было уже не прежнее, знакомое, благополучное наше жилье - все внутри было перевернуто, многочисленные французские офицеры населяли его. Наши слуги, оставшиеся здесь, прислуживали им и довольно сытно кормили из наших же запасов. Онито и рассказали мне, что дом пытались ограбить пьяные солдаты, но офицеры, облюбовавшие его себе под жилье, прекратили разбой. Офицеры были приятно поражены, увидев меня, и вовсе не придавали значения моему закопченному виду, были со мной любезны, хором уговаривали меня остаться и даже обещали свое покровительство. Но я решительно отказалась. Как ни пыталась я быть великодушной и снисходительной, как ни старались они расписать всевозможные прелести житья под их защитой, для меня они оставались вражескими офицерами. Кроме того, здравый смысл подсказывал мне, что и этот каменный дом не вечен в этом царстве огня. Слуги вручили мне конверт с письмом для Тимоши, какимто чудом долетевший из деревни.

- Проклятые поджигатели, - сказал один из офицеров, - они превратили в развалины такой прекрасный город!

- Отчего же вы не боретесь с пожаром? - спросила я.

- Видите ли, сударыня, - ответил другой, - они позаботились вывезти из Москвы все приспособления для тушения пожаров. Мы бессильны...

Я позвала слуг и велела им приготовить дрожки, но не тутто было. Они объяснили мне, что все наши лошади, за исключением одной, старой и беспомощной, реквизированы для армии. Тогда я распорядилась запрячь эту единственную, чтобы иметь возможность хоть чтонибудь увезти с собой. Однако спустя некоторое время выяснилось, что и эта последняя не может мне служить, ибо совсем плоха и не способна не то что тянуть дрожки, но даже передвигаться. Что было делать? Я не вправе была распоряжаться слугами. Один из офицеров вызвался проводить меня, но я отказалась с независимым видом, о чем впоследствии очень сожалела. Я собрала в узелок коечто из самого необходимого, нашла сапоги господину Мендеру и заторопилась обратно, чтобы сегодня же с помощью своих мужчин обязательно найти какуюнибудь телегу и перевезти побольше нужных вещей и съестных припасов. Время уже клонилось к вечеру, когда я, разбитая и голодная (там мне было не до еды), собралась покинуть этот дом.