Иван Мележ - Дыхание грозы (Полесская хроника - 2)

- Конюшню надо! Как положено! - Миканор чувствовал, как от выпитой самогонки крепчает в нем задорное желание спорить, выдвигать свое. - На тридцать коней! С кормуйлками и со станками! Как в Водрвичах!

- Не плохо бы! - засмеялся Хоня. - Только что молотить надо да пахать!

- Пахоту отложим пока! Землеустройство сначала проведем! Чтоб один массив отрезали! Да чтоб земли, не секрет, как положено колхозу. Лучшей, что у цагельни, я требую!

- Не погано! Высмотрел! - засмеялся Хоня.

- Выбрал! - похвалил и Зайчик. - Если б отрезали ту, ничего себе было б, ей-бо!

- Отрежут! Я требую! Под колхоз - по закону положено - лучшую должны!

- Лепятся там уже, на лучшей! Гвалт подымется на все село! рассудительно сказал Хоня.

- Как в муравейнике забегают! Когда палкой разворошишь! - Зайчик мотнул головой. - В самый муравейник.

воткнем палку, братки!

- Дятлик Василь выторговал там полоску у Лесуна, - вспомнил, будто сочувствуя, Хоня.

- Будет крику, - радовался Зайчик.

- Есть такие, что и без того зубы точат! - хмуро сказал Миканор. - Если б их взяла - съели б!

- Съели б, если б зубы такие имели! Ето правда, Миканорко! - весело поддержал Зайчик.

- "Богатеи"! Смеются! "Голодранцы сошлись"! Пусть смеются! - Миканор стукнул кулаком по столу. - Посмотрим, кто потом смеяться будет! Кто смеяться, а кто - плакать!

Когда выпили еще по чарке, Хоня покрутил головой, с дружеской откровенностью, с усмешкой признался:

- Отвернулась от меня присуха моя! С нынешнего дня любовь моя дала трещину! - Не так уже весело добавил: - Наперекор ей сделал!

- Правильно сделал! - заявил громко, ничуть не колеблясь, Миканор. Давно надо было ломать ето с ею! Кулацкое, не секрет, нутро у нее, у Хадоськи! Точно такое, как у батька ее!

- Про батька не скажу ничего, а на нее_ ты - напрасно, - тихо, но уверенно сказал Хоня.

- Не напрасно. Вроде Игнат - стопроцентный кулак по нутру! И она недалеко от него! Ты правильно ето,- что поломал! Кончать надо сразу!

Хоня помолчал немного, не таясь, признался:

- Не могу! Весь день, как вспомню, кошки на душе скребут! Сам себе не рад!

- Твердости в тебе мало! - сказал с упреком Миканор. - Никакой пролетарской стойкости!

- Мало! - охотно согласился Хоня Неожиданно, с обычной своей беззаботностью захохотал: - К ней правда - мало!

Миканор от этого хохота нахмурился еще больше, не скрывал, что ему не нравится неразумный Хонин смех. Зайчик вдруг заметил, кивнул Хоне в сторону полатей:

- Мать что-то сказать хочет...

Хоня встал, склонился над полатями.

- Все свое! - сообщил довольный, вернувшись. - Хорошая, говорит, Хадоська! Чтобы - женился! - Он засмеялся: - Вот, а ты говоришь! - Со смехом, будто в отчаянии, решил: - Женюсь!

- Как это?! - в Миканоровом голосе слышалось удивление и возмущение.

- Не знаю сам! - свел все к шутке Хоня. - Женюсь! Правда!

Зайчик вмешался в разговор, шуточками отвел его с опасного направления...

Остаток вечера шел снова в добром согласии, в общей озабоченности. Беседовали снова, как братья. И разошлись с чувством близости, дружественности, не наговорившись, казалось, вдоволь. Когда Миканор вернулся домой, мать и отец еще не спали. Отец сидел, разутый, в исподнем, на полатях, глянул навстречу с радостью и гордостью:

- Где ето так засиделся, председатель? - В том, что он назвал его не по имени, а по должности - председатель, в том, как сказал это, слышалась тоже гордость за сына.

Мать быстро достала из печи чугун, насыпала в миску картошки, поставила сковородку с салом. Обычно на ужин подавали огурцы или капусту, и Миканор это отметил также как свидетельство уважения к сегодняшней его работе. Может, это сделать посоветовал матери отец...

- Тато, пойдете завтра на конюшню, - сказал озабоченно отцу. - Кормушки делать и перегородки...

Отец кивнул: "Добре", - послушно, с удовольствием.

Миканор ел охотно, с аппетитом, и причиною этому были не только самогонка и бедная Хонина закуска, а и радость, что снова переполняла всего, За этой радостью не видел,

каким грустным взглядом смотрела мать, сидевшая по другую сторону стола, терпеливо сложив на груди руки.

- Что ж ето будет, Миканорко? - не выдержала, спросила несмело.

- Как - что? - глянул, будто издали, Миканор.

- Голо, пусто в хлеве, как вымерло все. Тоска.

Миканор вытер сковородку кусочком хлеба, доел, спокойно, знающе посоветовал:

- Забывать надо, мамо, о старом. - Поднявшись из-за стола, добавил: - А если уж хочется очень в хлев глядеть, то идите глядеть в колхозный. Там не пусто.

В темноте, на полатях, ему снова припомнилось насмешливое: "Побогатели!", схватка с Хоней насчет Хадоськи, однако все это скоро отступило перед широкой, хлопотной радостью, от которой стало тепло, хорошо. Даже про беду свою, скрытую от людских глаз, от которой ныло и щемило сердце, про недоступную присуху свою - глинищанскую учительницу, думал без обычного сожаления о неустроенной жизни. Веселые от ощущения великих перемен мысли стремительно забегали вперед. "Веялку скорее привезти бы, что обещали. А еще бы - молотилку добиться! Да и трактор попробовать бы выхлопотать! Хоть на день, - чтоб показал, что такое колхоз! Дадут не дадут, а попытаться надо!

А главное, не секрет, - это упорядочить землю скорей!

Чтоб землемера прислали, не затягивая долго! Чтоб с пахотой не запоздать!.. Упорядочить землю - главное! Самую хорошую землю, ту, что около цагельни, конечно! Никакую другую! Будет земля хорошая - будет все! Пусть посмеются тогда всякие Корчи да Игнатихи! Посмотрим, как смеяться будут!.. И коров породистых добиться надо!.. И строиться, конечно! Коровник, конюшню, амбар - как положено!.. Но прежде, конечно, с землей уладить! И конечно, ту, что у ца"

гельни! Земля - главное!"

5

Немало любопытных сходилось на Хведоровом и Хонином дворах и в последующие дни. Можно было заметить, что более настойчиво собирались те, чьи коровы да кони стояли в хлевах. Среди собиравшихся особенным постоянством отличались женщины. Будто помогая кормить, доить, они каждая, как могла, - мешали Хведору, дояркам; Хведор нередко ругал женщин, отгонял, но, упрямые, они шли и шли в хлев. Понемногу привыкали к другим рукам коровы, и не косились, и молока больше давали, не утаивали, а женщины все не хотели отвыкать от своих рогатых.

Непривычное постепенно становилось привычным. Управившись с коровами и лошадьми, доярки и конюхи шли в гумна; Зайчик и Хоня брались за цепы, с прибаутками и шутками, опережая один другого, били по снопам. Цепы в колхозных гумнах, как и в гумнах единоличников, стукали с утра до позднего вечера. Молотили Миканоров отец, Алеша, Хведорова Вольга, сам Миканор, когда был свободен.

Зайчиха и Алешина сестра веяли. Через день после того, как свели в одно место скотину, запряг Миканор коней, с отцом покатил в Юровичи. Когда возвращались, все, кто попадался на дороге, за гумнами, смотрели удивленно: на телеге, поблескивая окраской, круглясь колесами, стояла машина. Словно бы отдавая должное уважение ей, Миканор и отец почтительно шли сбоку; отец осторожно управлял лошадьми, а Миканор поддерживал машину. Когда сняли веялку, поставили на пригуменье, Миканор сам показал Зайчихе и Алешиной сестре, как надо обходиться с нею: