Павел Лемберский - Операция 'Бассейн с подогревом'

Письмо шестое

Привет, Витенька!

Мне снилось, что была она ласкова, упитана, и трогал я ее рукой. Она недоумевала: ну? Я же бормотал: сейчас, сейчас.

Кто это сказал (Фрейд, что ли?), что сны нам засылают наши детки зачастую несуществующие? Если это верно хотя бы наполовину, то я бы приказал им снять лже-штанишки и подставить квазипопки, потому что совесть надо иметь - так издеваться над псевдопапкой. Наказать мнимопроказников!

Бежим мы под дождем. Она кричит: "Быстрее, скоро кончится!" Я задыхаюсь, теряю мелочь, но бегу, не хочу ударить лицом в грязь. Ты спрашиваешь: какая связь? Несуществующая, нелегальная или же летняя, отпускная? А вот смотри: она - молодой инженер с болячкой, я официантом в доме отдыха. Она мне глазки, я ей холодный борщ. Она мне: "Если б не кино, я б тут от скуки удавилась", я ей - компот из сухофруктов.

А ночью - жаркие поцелуи, держимся за руки, слушаем плеск. Она замужем, несчастлива, я студент - прыщав. Но это еще не все.

В том сне так вышло, что болячку летом подхватили все, кого я знал, или, по крайней мере, все, с чьим мнением я считался: Эдик-шизик, Урюк-хуев и Таточка с четвертого курса. Все от приезжей или приезжего, кроме меня: моя инженерша была местной. Ее глаза, Витя, блестели в темноте и, клянусь счастьем, тело ее покрывал загар цвета какао со сгущенным молоком. Звали же ее несколько прозаично: Соня.

"Давайте никогда не разлучаться, Соня", - шептал я ей в темноте, а она прыскала в подушку - смешлива была моя сантехник.

А когда от того лета, кроме визитов к доктору Зунделевичу, ничего, по сути, не осталось, я снова оказался в стенах нашего мрачного Строительного.

Долдонил что-то сморщенный человечек с кафедры, я читал какую-то муру в "Иностранке", делая вид, что конспектирую, в окно заглядывал старый платан.

Успехов, С.

16. I, ME, MINE

И вот, как-то после одной из таких семичасовых зубных пыток, стоял я, пощипывая ватную щеку, перед небольшой афишкой, криво висящей на стене здания, где размещались студии, где в том семестре я брал уроки живописи, где я познакомился с Рэтчел, которая работала медсестрой в больнице на Киссена-бульваре и иногда приходила на занятия в белом халате и шапочке, и мы с ней пили кофе в кафетерии - у нее даже чулки были белые, - и она мне рассказывала о своем брате-мусорщике, который зарабатывал намного больше ее - и это без всякого диплома, представляешь? как, разве ты уже получила диплом? конечно! живопись - это так, это для себя, этим ведь не прокормишься, а может и мне, пока не поздно, податься в мусорщики, что ни говори - верный кусок хлеба.

- Постой, но ты ведь решил быть художником, - строго сказала Рэтчел.

- Это в этом семестре. В прошлом я был структурным лингвистом.

На афишке было: The Beatles: Let It Be, документальный фильм демонстрируется тогда-то, и адрес указан. Рэтчел я тогда еще не так хорошо знал, а то бы я и ее пригласил. Но неизвестно, пошла бы она со мной или нет: во-первых, она вечерами работала, а во-вторых, ее любой группой были Bee Gees, а не Beatles.

Кроме нескольких районов Манхеттена и Флашинга, где мы жили, Большого Нью-Йорка я совсем еще знал, а фильм показывали у кого-то дома, в Бронксе, у черта на рогах. И вот выхожу я из сабвея, но по ошибке на две остановки раньше, и иду вдоль проезжей части, и уже темнеет, потом через парк, и уже темно, потом снова вдоль дороги, и уже очень темно, и, наконец, нахожу ту улицу, что была указана на афишке, а на улице старый деревянный двухэтажный домик, и на стене домика такая же афишка, только цветная: Леннон в круглых очках, Маккартни с разбойничьей бородой - "Лет ит Би", короче, и сделалось мне так весело, и я даже похвалил себя за то, что не струсил и не вернулся назад с полдороги, хотя там, в парке, мысль такая у меня, честно говоря, вертелась: бросить эту затею и повернуть назад, пока не поздно, все-таки очень темно, и район незнакомый, и вообще, может здесь Let It Be по телевизору каждый месяц крутят, откуда мне знать, я ведь в Штатах не так давно, да и телевизор почти не смотрю, времени нет.

И вот, захожу я в этот дом, а там шум, гам, студенты, никто, вроде, меня не знает, ну и я никого, на первом этаже разные игры, автоматы, и вокруг них студенты с пивом, и пиво тут же продают, за тридцать центов можно купить Buds. "Ну наконец-то - думаю, - вот я среди своих, эти ребята пришли сюда, чтобы послушать "Битлз", для них это тоже святое, а если б не было у меня "Битлз" был бы я им совсем чужой".

Тут со второго этажа некто патлатый свесился через перила и рявкнул: "Эй, вы, началось уже!", и я поспешил наверх.

В темной комнате на большом экране телевизора раздраженные битлы в перерывах между песнями всё покрикивали друг на друга, всё переругивались; потом Леннон вальсировал с Йоко под "I, Me, Mine", а Харрисона в какой-то момент стукнул ток от микрофона. Потом фильм кончился, свет включили, а телевизор выключили. Фильм по видеомагнитофону показывали, на большой видеокассете - это в конце семидесятых все было. И тут подсаживается ко мне хмырь один в окулярах, как у Леннона, маленький такой, щупленький, вертлявенький, курчавенький такой, с дефектом речи, и говорит задумчиво так:

"Удивительное дело. Кто бы мог предположить, в конце пятидесятых в Гамбурге, чем Bu-Beatles станут для всего мира ба-буквально через какие-то, какие-то пару лет?"

"Да, действительно, - соглашаюсь. - Никто бы не мог".

"А ты откуда?" - спросил хмырь, услышав акцент.

"Из России".

"Нет, серьезно? У меня ба-бабушка из России", - сказал хмырь.

"Похоже, здесь у всех бабушка из России", - отвечаю.

"А как ты попал сюда, ты что - студент?" - спросил хмырь.

Оказалось, что сам щупленький занимается музыкой, а подрабатывает в магазине, где торгуют недорогими картинами, рамами и т.д. Узнав, что я занимаюсь живописью, хмырь оживился.

"Эй, - крикнул он своему приятелю, развлекавшему двух девиц на диване у телевизора. - А что если нам продать этому парню па-пару картин? Он на ху-художника учится".

Тут его приятель расхохотался, а потом сказал: "Надо будет предложить это Стэну в понедельник".

"Стэн - это мой ба-босс", - пояснил хмырь.

Я вежливо улыбнулся.

"А скажи-ка мне такую вещь, - спросил вдруг хмырь. - Ты, наверное, полагал, что в Америке мостовые сделаны из чистого золота, я угадал?"

"Да нет, ничего такого я не полагал", - ответил я.

"Нет, я в переносном смысле", - пояснил хмырь.

"Я и в переносном не полагал", - сказал я.

Хмырь встал с кресла.

"Ну вот что, - сказал он. - Вв-ввиду того, что у нас с тобой довольно разное происхождение, а также потому что мы принадлежим к двум различным ку-культурам, я просто не представляю, о чем еще мы можем с тобой га-говорить, и поэтому - успехов тебе и всего наилучшего".

"До свидания", - сказал я, а хмырь подсел к своему приятелю и двум девицам.