Валерий Фрид - 58 с половиной или записки лагерного придурка

Он еще в лагере тревожился; догадывался что дома что-то не так. То от Дуси приходили нежные письма, то она надолго замолкала. Потом вдруг приходила очень хорошая посылка -- и снова молчание. Мы успокаивали его, объясняя эти перебои обычной российской безалаберностью.

Дусин приезд вроде бы подтвердил нашу правоту -- а между тем, основания для тревоги были. У Дуси давно уже возникли отношения с Бондаревским -человеком состоятельным и широким. Он был известным всей игрющей публике наездником. (А не жокеем, как его назвал Евтушенко), Евгений Александрович написал по поводу этой Дусиной "измены" сердитые стихи -- такие же несправедливые, как стихотворение самого Смелякова о Натали Гончаровой. Дусю можно понять.

У нее была дочь-старшекласница, почти невеста. Как прожит вдвоем на жалкую зарплату экскурсовода ВДНХ?.. А у Ярослава двадцать пять лет срока... Конечно, когда ситуация в стране изменилась -- тут нужно было повести себя умнее, как-то объясниться, хотя бы намекнуть. На это не хватило духу.

Наверняка Дуся любила Ярослава, ей очень хотелось, чтоб он вернулся. Мы с Юликом -- уже в Москве -- попробовали было навести мосты. Куда там! Смеляков и слушать не стал; лицо у него сделалось несчастное и злое.

Прошло время, и Ярослав Васильевич женился на Татьяне Стрешневой, поэтессе и переводчице.

Она была в доме творчества "Переделкино" в тот день, когда туда приехал объясниться со Смеляковым приятель, заложивший его. Просил забыть старое, не сердиться. Намекнул: если будешь с нами -- все издательства для тебя открыты! Ярослав не стал выяснять, что значит это "с нами", а дал стукачу по морде. Тот от неожиданности упал и пополз к своей машине на четвереньках, а Смеляков подгонял его пинками. Это видела Татьяна Валерьевна, случайно вышедшая в коридор. Сцена произвела на нее такое впечатление, что вскоре после этого она оставила своего вполне благополучного мужа и сына Лешу ушла к Смелякову. Так она сама рассказывала.

После смерти Ярослава Васильевича мы отдали Тане его письма к нам и тетрадку с черновыми набросками "Строгой любви". Иногда я жалею об этом -но если подумать: умер Смеляков, умерла Татьяна, нет уже Юликаю Скоро и меня не будет -- а кому, кроме нас, дорога эта потрепанная тетрадка?

ПРИМЕЧАНИЯ к гл.XXI

х) Мы смеемся: "что немцу смерть, то русскому здорово". Они могли бы переиначить: "что немцу здорово, то русскому смерть". Хотя и в старой пословице что-то есть. Нам рассказывали: в немецком лагере для военнопленных двое наших решили встретить Новый Год по всем правилам. Поднакопили пайкового эрзац-меда, раздобыли где-то дрожжей и в большой канистре замастырили брагу. Пригласили двух английских летчиков -- те были хорошие ребята, делились посылками. Им-то через Красный Крест регулярно слали, их правительство было не такое гордое, как наше, и подписало Женевскую конвенцию... Еще позвали двух югославов, с которыми дружили.

А канистра окаалась не то проржавевшая, не то из под какой-то гадости -словом, все шестеро отравились. Англичание умерли в ту же новогоднюю ночь, югославы -- все-таки братья славяне -- продержались неделю, но тоже отдали богу душу, а оба наших выжили.

В рассказе фигурировали англичане, а не немцы. Но если вспомнить, что когда-то на Руси всех европейцев звали немцами и если допустить, что рассказчик не приврал, значит и вправду: что немцу смерть, то русскому здорово. Без шуток, в советских лагерях русские оказывались выносливее всех. Закалка.

хх) Весельчак Борька Печенев вскоре после пожара погиб -- несчастный случай в шахте. Вообще-то процент производственного травматизма на шахтах Инты был не слишком высок. В хирургическое отделение городской больницы попадали по большей части не жертвы подземных аварий, а мотоциклисты. Типовой сюжет: пьяный мотоциклист на полном ходу врезается в деревянные перила моста и летит на лед речки Угольной. Пока он лечит в больнице ушибы и переломы, жена продает мотоцикл -- если от него что-то осталось. Чаще всего лихачи этим и отделывались. Но один из них, молодой эстонец, только что женившийся, размозжил мошонку; его пришлось кастрировать.

ххх) Варлам Шаламов считал, что лагерный опыт не может быть позитивным. Но послеколымский взлет Шаламова-писателя позволяет, по-моему, усомниться в справедливости этого утверждения.

XXI. БРАЧНАЯ ПОРА

Ярослав Васильевич писал нам из зоны: "Реформы сыпятся как из рога. Но главного пока нет, хотя все движется, как будто, в том самом вожделенном направлении". Да, до главного -- даже до отмены веного поселения -- было далеко. Минлаг упирался, цепляясь за остатки своего "особого режима": шахтерскому начальству не велено было брать на работу вечных поселенцев, -хотелось отделить вчерашних зеков от сегодняшних. Но уголь-то добывать надо было! Поупирались и отменили дурацкий запрет. Так что многие из наших, выйдя из лагеря, через день -- другой возвращались на свое рабочее место.

Не коснулось это послабление одного только Лена Уинкота.

В первый день свободы он пришел к нам на Угольную 14 и попросился на ночлег. Перенаселенность нашей хибары его не смутила: моряк может выспаться на галстуке, объяснил Лен. Лишнего галстука у нас не нашлось и Уинкот переночевал на половичке, рядом с Робином. Назавтра он пошел устраиваться на работу -- но не тут то было. Вроде бы, и должность, на которую он претендовал, была не особенно завидная: последний год Лен работал подземным ассенизатором, вывозил из шахты какашки. Оказалось -- нельзя. Других пускали в шахту, а англичанину отказали.

Он отправился качать права к оперуполномоченному.

-- Это расовая дискриминация! -- шумел Уинкот. Опер тоже повысил голос:

-- В Советском Союзе нет расовой дискриминации.

Лен усмехнулся:

-- Молодой человек, вы еще сосали титю своей мамы, когда английский королевский суд судил меня за то, что я говорил: в Советском Союзе нет расовой дискриминации!

Не найдя правды в Инте, Лен попробовал поискать ее в другом месте. Обидно было: эсэсовца Эрика Плезанса отправили в Англию, а Уинкота, пострадавшего за симпатию к Стране Советов, держат на Крайнем Севере этой самой страны. И он написал письмо Хрущеву -- а перед тем как отправить, прочитал нам:"Уважаемый Никита Сергеевич, когда вы будете ехать в Англию, Вас поведут в парламент. Там на стене висит интересный документ: призвание к военным морякам Королевского Флота, чтобы делать забастовку. Может быть, Вам интересно тоже, что автор этого призвания сейчас в Инте и ждет, что Вы, Никита Сергеевич, его освободите".

Текст мы одобрили и даже не стали править --только посоветовали вместо "призвание" написать "воззвание".

Самое смешное, что письмо сработало: Уинкот вернулся в Москву раньше нас. Восстановился в Союзе Писателей, получил квартиру и опять женился на русской женщине -- библиотекарше Елене. Он заказал визитную карточку: "Лен и Лена Уинкот". А мы их звали -- заглаза -- Уинкот и Уинкошка. Мы любили слушать его разговоры с сынишкой Лены: