Валерий Фрид - 58 с половиной или записки лагерного придурка

-- Мадам, обрезание мы делаем только еврейским детям.

-- Но у меня еврейское дите!

-- Это вы так считаете.

-- Мой муж -- еврей.

-- Это вы так считаете. А мы скажем по-другому: вы живете в блуде с евреем.

(Тамара иудейства не принимала: их с Гариком вполне устраивал гражданский брак.)

Прибежал Гарри, стал громко возмущаться:

-- Гестаповцы! Бериевцы!

На шум вышел доктор и успокоил его:

-- Что вы слушаете этого старого фанатика? Сейчас все сделаем. Без него.

Года через два после Томкиного визита нас с Юлием пригласили в ЦК на инструктаж: предстояло ехать -- первый раз -- в капстрану, в Норвегию, писать сценарий про Фритьофа Нансена. И вдруг пожилой чиновник спросил:

-- Вы с Пономаревой знакомы?

Мы не поняли про кого он, думали про спортсменку Пономареву, которая отличилась в Англии: украла в магазине шляпку. Удивились и сказали, что нет, не знакомы.

-- Ну как же? С Тамарой Пономаревой-Римини.

-- А-а, Тамара! С Тамарой знакомы, конечно.

Рассказали, как она к нам приходила в гости, а главное -- как мы приходили к ним с Гариком в свой первый день свободы. И зная, что за общение с иностранкой не похвалят, уныло добавили:

-- Если она опять приедет, мы ее опять позовем... А что?

-- Да нет, -- сказал хозяин кабинета. -- У нас нет сведений, что она на кого-нибудь работает.

И нас благословили на поездку. Второй из "инструктирующих" улыбнулся:

-- Лиха беда начало!

Это был Ермаш, наш будущий министр. А его начальник сказал доверительно:

-- У меня ведь тоже непростая биография.

Возможно, сидел? Нам говорили, что Хрущев вернул кое-кого из сидельцев на пьедестал почета...

Когда в 1956 году отменили наконец "вечное поселение", нам выдали паспорта. Второсортные с "повышенной температурой" -- 38 (или даже 39?) Тридцать восемь или тридцать девять мест, где обладатель такого паспорта не имел права жить: в столицах, в областных и приграничных городах. Но выезжать из Инты теперь разрешалось.

Мы с Юликом решили съездить в отпуск: очень хотелось погреться на южном солнышке. Но в Крым и на Кавказское побережье ехать было нельзя -пограничная зона.

Оба мы были полноправными членами горняцкого профсоюза: Особое Совещание "по рогам" не давало. И профком выделил нам путевки в шахтерский дом отдыха в Донбасе.

Мы не прогадали: погода весь июнь стояла такая, будто профком решил нам выдать разом все недополученное за 12 лет солнце. Ни одного пасмурного дня! Мы купались в Донце, загорали. Стыдно признаться, но мы даже натирались ореховым маслом, чтоб лучше загореть -- и успокоились только когда сравнялись цветом со своим темнокоричневым чемоданом. Гуляли в красивейшей дубовой роще, дивились на кубистическое безобразие памятника большевику Артему, грозившему нам с горы кулаком. Кулак был размером с железнодорожный вагон и такой же формы.

А по вечерам мы писали у себя в комнатке сценарий "Комиссар шахты". В нем действовала собака Робин и девушка по имени Алла Краева -- так звали нашу ихтинскую знакомую, которая нам обоим очень нравилась.

Примерно на двадцатой странице пришлось прерваться: почтальонка принесла нам шестнадцать телеграмм. Мама, тетка, все родственники и друзья поздравляли нас "с торжеством справедливости", с тем, что "наконец все произошло", что "сбылись наконец надежды". И только один человек -- проездом оказавшийся в Москве лагерник Ромка Котин -- написал прямым текстом: "Поздравляю с реабилитацией". Остальные не решались написать это слово -так глубоко засел в сознании страх перед всем, что связано с "органами". И это после ХХ-го съезда!..

На радостях мы хорошо выпили с шахтерами, соседями по столику (один все время называл меня Ваней, что мне очень льстило, и лез целоваться). А наутро с новым рвением сели дописывать сценарий.

Он получился короткий -- пятьдесят четыре страницы. В Москве повезли его на студию, увидели на одной из дверей табличку "Редактор М.Рооз" и вычислили, что это та Марианна Рооз, красивая первокурсница, за которой в год нашего ареста ухаживала половина будущих террористов. У нее мы оставили рукопись -- и уехали в Инту, отпуск подошел к концу.

Для себя мы решили так: если заключат договор, рассчитаемся и переберемся в Москву. А если нет, останемся в Инте: после реабилитации все десят лет лагеря нам зачли как работу на Крайнем Севере по вольному найму. Это значило -- 100% северной надбавки. Приличные деньги по тем временам, в Москве честным трудом мы столько не заработали бы.

Чтоб не искушать судьбу, мы старались не думать о сценарии. Хорошее правило: надеяться на лучшее, готовиться к худшему. Решили достроить к нашему домику еще одну комнату, чтоб жить -- если не уедем -- как люди. Уже поставили каркас, и тут пришла телеграмма -- на этот раз одна. Мама сообщала: "Мосфильм заключит договор".

Стройку пришлось законсервировать. Домик мы продали -- правда, дешевле чем купили. Простились с друзьями и отправились в Москву.

Там узнали: еще до нашего похода на Мосфильм у Пырьева, тогдашнего директора студии, побывали Л.З.Трауберг и А.Я.Каплер. С ходатайством:

-- Иван, это хорошие ребята. Десять лет в лагерях просидели, надо им помочь.

Иван Александрович был человеком самостоятельных суждений. Вместо того, чтобы умилиться, сказал:

-- А мое какое собачье дело? Я, что ли, их сажал?

Но сценарий прочел, и он ему понравился...

Тут и сказке конец.

Под занавес скажу: не сердитесь и не обижайтесь!

Те, про кого писал -- за то, что писал, даже про друзей, без должного почтения.

Те, кто читает -- за то обманул, наверно, их ожидания, рассказал о тюрьмах и лагерях как-то не так... Не заклеймил за злодейства советскую власть. Бог с ней! De mortuis aut bene aut nihil -- "о мертвых или хорошо, или ничего".

Да я и не про нее писал. А про моих товарищей по команде, с которыми легче было пробежать стайерскую дистанцию.

На хороших людей мне всю жизнь везло. Везет и сейчас.