Валерий Фрид - 58 с половиной или записки лагерного придурка

Мой блатной сосед оказался почти пророком: на этого "волчару", коменданта Надараю, решительного и жестокого грузина, уже через месяц кинулся Иван Серегин -- правда, не с колуном и не с топором, а с ножом. Зарезать не зарезал, но довесок до червонца получил (т.е., добавили срок до десяти лет)*).

Пока нас пересчитывали и переписывали, Петька Якир -- он, оказывается ехал в другом вагоне -- незаметно вышел из строя, минут за десять обежал всю зону и вернулся с утешительной информацией:

-- Доходить доходят, но помирать не дают. У них тут три стационара, ОК и ОП.

Это означало: работа тяжелая, кормежка плохая, но на лагпункте три лазарета, Отдыхающая Команда и Оздоровительный Пункт, так что жить, в общем, можно. Хочу сразу сказать, что помирать все-таки давали. Как правило, два-три человека в день списывались "по литеру МР", умершие. Но ведь сюда, на комендантский (почему он так назывался, понятия не имею; ясно, что не в честь заключенного коменданта Надараи) -- сюда свозили со всех лагпунктов Обозерского отделения дистрофиков, пеллагрозников, туберкулезников и всяких других. Лечили, как могли -- а врачи были хорошие, свои же зеки -- но всех не вылечишь. В ОК, Отдыхающую Команду, зачисляли недели на две сильно истощенных, но не больных. Работягу, измученного непосильными нормами, могли месяц, а то и два продержать в ОП, Оздоро

-- 147 -вительном Пункте; там кормили, а работать не заставляли. Если уж и это не помогало, списывали в инвалиды. Вот оттуда возврата не было: доходяги рыскали по помойкам в поисках чего-нибудь съедобного, часами варили траву в ржавых консервных банках и вконец расстраивали здоровье. Не все,конечно. Кто-то нес свой крест молча, с достоинством, не унижался до попрошайничества и до помоек -- у таких было больше шансов выжить. Но до чего же трудно голодному человеку не переступить черту! Впадали и в полный маразм. Так, Юлию Дунскому признался один фитиль, что подкармливается корочками сухого кала; собирать их он рекомендовал в уборной возле барака ИТР -- инженерно-технических работников: те питаются лучше и экскременты у них более калорийные.

Но это было не у нас, а в другом лагере. Там, рассказывал Юлик, смертность составляла 160 %. Это значит, что при списочном составе лагпункта 1000 человек, умирало за год 1600. Кончилось тем, что тамошнее начальство пошло под суд: воруй, но знай меру...

А наш этап в первый же день прогнали через санобработку, т.е., помыли в бане и прожарили одежду. Парикмахер, блатнячка Сусанна Столбова, брила мне лобок, командуя:

-- Тяни хуишко направо!.. Так. Теперь налево его!

(Она была забавная девка. Разговаривала капризным детским голоском, растягивая слова -- в основном, матерные. И этот контраст между текстом и мелодией придавал ей какой-то шарм... До конца срока Сусанке оставалось полгода; выйти на волю хотелось в человеческом обличьи. И когда пришел день освобождения, она сменила лагерную одежку на шмотки, выменянные у литовок и эстонок: чуть ли не дореволюционные шнурованные сапоги до колена, шубку с изъеденным молью песцовым боа.

-- 148 -

Всегда веселая, уверенная в себе, Сусанка растерялась перед свободой -отвыкла за восемь лет. Вертелась перед зеркалом в жалком своем наряде, с тревогой поглядывая на меня, столичного жителя:

-- Ну как? Ничего?

Я уверял что ничего -- даже очень красиво. Не хотелось огорчать девчонку).

После бани нас повели на "комиссовку". Врач и фельдшер определяли на глаз, по исхудалым задницам, кому поставить в карточку ЛФТ -- легкий физический труд, кому СФТ -- средний, кому --тяжелый, ТФТ. Ягодицы у меня были в порядке, но краснопресненские ножевые раны еще не совсем зажили, мокли -- поэтому мне прописали СФТ. И мы разошлись по баракам, осматриваться и устраиваться на новом месте.

Самые яркие впечатления первого дня:

1. Исследовательский талант Петьки Якира, который уже к вечеру точно знал, "с кем здесь надо вась-вась, а с кем -- кусь-кусь";

2. Профессор Нейман, пожилой московский зоолог, который до крови избил старожила доходягу -- тот посягнул на профессорскую миску баланды.

-- Такий не пропадет, -- одобрительно сказал фельдшер Загорулько. И действительно, назавтра Неймана поставили бригадиром.

3. Полинка Таратина, "така красивенька на тонких ножках", по определению того же фельдшера. Она сидела на крыльце санчасти и пела, тренькая на гитаре:

Ты не стой на льду, лед провалится,

Не люби вора, вор завалится.

Вор завалится, будет чалиться,

Передачу носить не понравится.

Ты рыдать будешь, меня ругать будешь,

У тюремных ворот ожидать будешь...

-- 149 -

Была певунья совсем доходная, ноги худые, тоненькие как у цапли; но вся картинка действовала как-то успокоительно: раз еще поют, значит, Петька прав, здесь в самом деле жить можно.

4. Надпись на побеленной известью стене барака: "ЧЕСТНЫЙ ТРУД -- ПУТЬ К ДОСРОЧНОМУ ОСВОБОЖДЕНИЮ". Вернее, не сама надпись, а мрачный юмор художника, загнувшего слово "особождению" вниз, так что самый кончик уходил в землю. А может, это был не юмор, а просто парень не рассчитал, не хватило на стене места.

Бригада, куда меня определили, строила новый лагпункт -- Хлам Озеро. До места работы было километров десять. Нас водили под конвоем, по болоту -там я и оставил подошвы своих неправедно нажитых хромовых сапожек. Часть пути мы, разбившись попарно, шли по лежневке -- рельсовой дороге для вывозки леса. Рельсы были не стальные, а из круглых жердей. Идешь как по буму; чтоб реже оступаться, руку держишь на плече напарника. А он -- на твоем. Моим напарником был Остапюк, эсэсовец из дивизии "Галичина" -- красивый меланхоличный хлопец, очень истощенный.

Нас двоих поставили опиливать концы бревен -- чтобы угол сруба был ровным. Остапюк работать пилой умел, но не хватало силенки. А я был посильней, но не хватало таланта. В результате угол получился таким безобразным, что меня с позором перевели на другую работу -- шпаклевать щели между бревнами. Дело нехитрое, любой дурак справится: берешь мох (пакли не было) и вбиваешь его ударами тупой стамески в щель. Но если работать честно и старательно, то норму ни за что не выполнишь.

И тут я получил первый урок туфты. Кто-то из работяг похитрее объяснил, что если не втрамбовывать мох глубоко, только слегка за

-- 150 -ткнуть щель, а излишек ровненько обрубить той же стамеской, ни бригадир, ни прораб не отличат на глаз эту наглую халтуру от добросовестной шпаклевки. Так я и стал делать, отгоняя от себя мысль: а что, если в этой бане -- мы строили лагерную баню -- придется мыться самому, да еще зимой? Ведь мох подсохнет, и холодным ветром его выдует к чертям. Но -- "без туфты и аммонала не построили б канала". Эта присловка, родившаяся на ББК, Беломорско-Балтийской стройке, стала руководством к действию многомиллионной трудармии зеков Гулага...**)