Чудо Рождественской ночи

Бабушка жила в маленьком деревянном флигеле. Большой барский дом стоял пустым.

– Неуютно там так… – объяснила мне старушка. – И страшно… Он пожилой… Одни часы страху нагонят!

– Какие часы?..

– А там есть часы, старинные… высокие… Они давно уже не ходят, но предание гласит, что они бьют перед большим несчастьем. Я как взгляну на них, так и подумаю: «Только бы не стали бить!..» В наш род они достались еще при Екатерине. А раньше принадлежали соседке помещице, и тогда уже, говорят, перед каждой бедой били. Помещица эта была известна своим зверским обращением с людьми… Только тем и жила, что придумывала пытки для своих крепостных. Повару выливали горячий суп на голову за промах, и после третьего раза он умер от обжогов. На девушку кружевницу надели колодку за то, что она нечаянно перепутала узор. Бедняжка пожаловалась, что ей очень тяжело. Тогда ее драли розгами до крови и на живое мясо лили уксус, чтобы разъедало, потом прилепили тряпки на раны, и когда раны подсохли, содрали тряпки с образовавшейся тонкой кожей… Одна молодуха из дворовых вышла ребенка покормить без позволения, так ее за это раздели донага и с младенцем выгнали на мороз, где стали обливать водой, пока она не обратилась в ледяную статую с малюткой на руках. Ужасно! Вот после этого дворовые и крестьяне возмутились и убили помещицу. Пришли ночью с топорами и рогатинами… И говорят, что помещица проснулась оттого, что часы в ее комнате, все время стоявшие, вдруг стали бить. Она вскочила, а тут двери раскрылись, и крестьяне бросились на нее.

– Как эти часы попали к нам?

– Разгром был тогда всего имения, грабеж… Наши предки купили эти случайно уцелевшие часы.

– А у нас они не били? Лицо бабушки как-то вытянулось.

– Били, – прошептала она.

– Когда же?

– Они били в тот день, когда убили твоего отца на войне.

Она смахнула слезу. Мой отец был ее единственным сыном, и до сих пор она не могла примириться с его утратой. Он был убит в турецкую войну. [196]Лошадь занесла его в лагерь башибузуков, [197]и его изрубили на куски на глазах у всех.

– Кто же слышал тогда бой? – удивился я.

– Сторож обходил дом и слышал.

– Но ему почудилось?

– Отчего же именно в этот день?

– Бабушка, позволь мне пойти туда ночевать, – попросил я. – В эту самую комнату, где часы.

– Что ты!?

– Право, я не боюсь.

И я так к ней пристал, что в конце концов она согласилась. Мы еще побеседовали. Она распустила свои волнистые седые волосы на ночь, и я полюбовался на ее старческую красоту.

Как редко и как красиво, когда до старости сохраняются такие чудные волосы!

– Провожать тебя туда в дом я не пойду, – заявила бабушка. – Катя-горничная тебя проводит.

Мы отправились.

Часы стояли в большой старинной спальне. Я с любопытством взглянул на них. Высокие и строгие в своем футляре из красного дерева, они словно спали.

– А я вам лампадку все-таки зажгла! – заявила хорошенькая Катя, лукаво улыбаясь, и кивнула на киот в углу.

Пламя в лампаде трепетало и придавало комнате что-то фантастическое. Пахло не то сыростью, не то выдохшимися духами.

– Неужели не страшно вам, барин, будет одному? – остановилась Катя уже на пороге.

– Нисколько.

– А вдруг часы позвонят?

– Пускай себе.

– Не испугаетесь?

– И не подумаю.

– Покойной ночи.

Я разделся и лег. Я привык спать в темноте, и слабенькое пламя мерцающей лампадки мешало мне заснуть. Я как-то поневоле все смотрел туда, и вот мне стало чудиться, что какие-то призраки изгибаются перед киотом.

Я не видел ясно их очертаний. Это было что-то расплывающееся. Мелькнет и растает в темноте. Я несколько раз вскакивал, всматриваясь поближе, потом опять ложился.

«Однако, это глупо, – решил я наконец, – если я буду продолжать так фантазировать, то никогда не засну…» И я стал смотреть на часы.

Металлический циферблат выделялся из темноты, и строгие линии башен угадывались.

Каких только ужасов не видели эти часы!..

Я задумался о рассказах бабушки и перенесся в прошлое.

Как они били?.. Как они били тогда в ту ночь, перед убийством этой помещицы?..

Я представил себе ее спальню, такую же темноту и их бой.

Меня тянуло к ним… Хотелось выведать их тайну…

И вдруг раздалось долгое хриплое шипенье, и они стали бить.

Слабые дребезжащие удары, как вопли, срывались и умирали один за другим.

Я сначала обрадовался… Мне так хотелось услышать их бой. Потом не верил своим ушам… Потом… Мне стало страшно…

Они били без остановки.

Я искал спички, чтобы взглянуть, двигается ли маятник, и не мог найти.

Ужас меня охватывал все сильнее и сильнее. Я стал кричать, но меня никто не слышал, а они все били и били…

Тогда я бросился к окну и отдернул штору, чтобы хоть огни увидеть.

Яркое пламя ослепило меня.

Какое-то здание пылало передо мной. На дворе бегали люди. Их тени казались длинными и страшными.

Я понял, что стряслась беда, и бросился туда.

Первый, кто мне попался на дворе, была Катя. Она лежала на земле, связанная по рукам и по ногам.

– Стойте! – еле-еле услышал я ее страдальческий шепот. – Я бежала к вам… не пустили… Крестьяне пришли из деревни… Жгут и грабят все… Дворовых связали…

– А бабушка?

– Они вытащили ее из постели… Жива ли, не знаю…

Я уже не слушал дальше и побежал.

Люди со страшными, озверевшими лицами выносили из кладовых какие-то тюки. На меня они не обратили внимания, точно не заметили, и я прошел мимо, ничего не говоря.

Часть флигеля уже пылала тоже. Слышался звон разбитой посуды. Я вошел во флигель.

В гостиной бабушки были зажжены все лампы и канделябры. Рядом в столовой несколько пьяных парней бросали на пол из буфета посуду и хрусталь.

Осколки брызгами летели во все стороны.

Вот кто-то запустил камнем в большое старинное зеркало…

В середине толстого стекла образовалась черная дыра, вокруг которой трещины расползлись во все стороны.

Раздался грубый хохот и возгласы: «Здорово!», «Ловко!»

Ободренный этими криками парень прицелился в старинную статуэтку из дорогого саксонского фарфора.

Опять удар, и голова изящного пастушка слетела. И снова крики, хохот, одобрительные возгласы.

В поисках бабушки, я пробрался в кабинет.

Там тоже были зажжены лампы и свечи. Кто-то рылся в столе, выламывая замки топором.

У камина, где уже горели какие-то бумаги, рыжий, волосатый, как зверь, мужик нетерпеливо шарил в разбитой шкатулке. Он, вероятно, искал денег. И я видел, как письма моего отца, его карточки и разные другие реликвии, которые так свято берегла бедная бабушка, летели в огонь.

Рядом такая же веселая компания ради развлечения продырявливала острыми шестами старинные картины и портреты.