Сергей Довлатов - Ремесло

Неизвестно, чем бы все это кончилось. Так, не дай Господь, и в люди пробиться можно...

Тут, к счастью, Галина позвонила, истекал ее декретный отпуск.

Прощай, "Костер"! Прощай, гибнущий журнал с инквизиторским названием! Потомок Джордано Бруно легко расстается с тобой...

Круг замкнулся.

И выбрался я на свет Божий. И пришел к тому, с чего начал. Долги, перо, бумага, свет в неведомом окошке...

Круг замкнулся.

23 апреля 76-го года, Раннее утро. Спят волнистые попугайчики Федя и Клава. С вечера их клетку накрыли тяжелым платком. Вот они и думают, что продолжается ночь. Хорошо им живется в неволе...

Вот и закончена книга, плохая, хорошая... Дерево не может быть плохим или хорошим. Расти, моя корявая сосенка! Да не бывать тебе корабельною мачтой! Словом, а не делом отвечаю я тем, кто замучил меня. Словом, а не делом!

Я даже хочу принести благодарность этим таинственным силам. Ведь мне оказана большая честь - пострадать за свою единственную любовь!

А кончу я последней записью из "Соло на ундервуде": " "

Самое большое несчастье моей жизни гибель Анны Карениной!

Ленинград, 1976Сергей Довлатов

РЕМЕСЛО

Часть вторая

Невидимая газета.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Пятый год я разгуливаю вверх ногами. С того дня, как мы перелетели через океан. (Если верить, что земля действительно круглая. )

Мы - это наше безумное семейство, где каждый вечно прав. В конце 79-го года мы дружно эмигрировали. Хотя атмосфера взаимной правоты не очень-то располагает к совместным действиям.

У нас были разнообразные претензии к советской власти. Мать страдала от бедности и хамства. Жена - единственная христианка в басурманской семье - ненавидела антисемитизм. Крамольные взгляды дочери были незначительной частью ее полного отрицания мира. Я жаловался, что меня не печатают.

Последний год в Союзе был довольно оживленным.

Я не работал. Жена уволилась еще раньше, нагрубив чиновнику-антисемиту с подозрительной фамилией - Миркин.

Возле нашего подъезда бродили загадочные личности. Дочка бросила школу. Мы боялись выпускать ее из дома.

Потом меня неожиданно забрали и отвезли в Каляевский спецприемник. Я обвинялся в тунеядстве, притонодержательстве и распространении нелегальной литературы. В качестве нелегальной литературы фигурировали мои собственные произведения Как говорил Зощенко, тюрьма не место для интеллигентного человека. Худшее, что я испытал там, - необходимость оправляться публично. (Хотя некоторые проделывали это с шумным, торжествующим воодушевлением... )

Мне вспоминается такая сцена. Заболел мой сокамерник, обвинявшийся в краже цистерны бензина Вызвали фельдшера, который спросил:

- Что у тебя болит?

- Живот и голова.

Фельдшер вынул таблетку, разломил ее на две части и строго произнес:

- Это - от головы, А это - от живота. Да смотри, не перепутай...

Выпустили меня на девятые сутки. Я так и не понял, что случилось. Забрали без повода и выпустили без объяснений.

Может, подействовали сообщения в западных газетах. Да и по радио упоминали мою фамилию. Не знаю...

Говорят, литовские математики неофициально проделали опыт. Собрали около тысячи фактов загадочного поведения властей. Заложили данные в кибернетическую машину. Попросили ее дать оценку случившемуся. Машина вывела заключение: намеренный алогизм... А затем, по слухам, добавила короткое всеобъемлющее ругательство...

Все это кажется мне сейчас таким далеким. Время, умноженное на пространство, творит чудеса.

Пятый год я разгуливаю вверх ногами. И все не могу к этому привыкнуть.

Ведь мы поменяли не общественный строй. Не географию и климат. Не экономику, культуру или язык. И тем более - не собственную природу. Люди меняют одни печали на другие, только и всего.

Я выбрал здешние печали и, кажется, не ошибся.

Теперь у меня есть все, что надо. У меня есть даже американское прошлое.

Я так давно живу в Америке, что могу уже рассказывать о своих здешних печалях. Например, о том, как мы делали газету. Недаром говорят, что Америка - страна зубных врачей и журналистов.

Оказалось, быть русским журналистом в Америке - нелегкое дело. Зубным врачам из Гомеля приходится легче.

Однако мы забежали вперед.

ДОМ

Мы поселились в одной из русских колоний НьюЙорка. В одном из шести громадных домов, занятых почти исключительно российскими беженцами.

У нас свои магазины, прачечные, химчистки, фотоателье, экскурсионное бюро. Свои таксисты, миллионеры, религиозные деятели, алкоголики, гангстеры и проститутки.

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Напротив моего дома висит объявление:

?Переводы с английского на русский и обратно. Спросить Риту или Яшу. Также продается итальянский столик на колесах... "

Кроме нас в этом районе попадаются американские евреи, индусы, гаитяне, чернокожие. Не говоря, разумеется, о коренных жителях.

Коренных жителей мы называем иностранцами.

Нас слегка раздражает, что они говорят по-английски.

Мы считаем, что это - бестактность.

К неграм мы относимся с боязливым пренебрежением.

Мы убеждены, что все они насильники и бандиты. Даже косоглазая Фира боится изнасилования.

(Я думаю, зря. ) Она говорит:

- Зимой и летом надеваю байковые рейтузы...

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

В Союзе к чернокожим относятся любовно и бережно. Вспоминаю, как по телевидению демонстрировался боксерский матч. Негр, чершлй, как вакса, дрался с белокурым поляком. Московский комментатор деликатно пояснил:

"Чернокожего боксера вы можете отличить по светло-голубой каемке на трусах... "

Как-то мы с Фирой разговорились возле лифта.

Фира пожаловалась на свое одиночество. Давала, говорит, объявление в газету - никакого эффекта. Все приличные мужчины женаты. А годы идут...

Мне захотелось чем-то ее утешить.

- Ты, - говорю, - еще встретишь хорошего человека.

Не отчаивайся. У меня с женой тоже были всякие неприятности. Мы даже чуть не развелись. А потом все наладилось.

- Я твою жену хорошо понимаю, - откликнулась Фира, - каждая русская баба в Америке держится за свое говно. В любом случае - чужое еще хуже.

Вот попадется какой-нибудь шварц...

Кстати, негры в этом районе - люди интеллигентные.

Я думаю, они нас сами побаиваются.

Однажды Хася Лазаревна с четвертого этажа забыла кошелек в аптеке. И черный парень, который там работал, бежал за Хасей метров двести. Будучи настигнутой, Хася так обрадовалась, что поцеловала его в щеку.

Негр вскрикнул от ужаса. Моя жена, наблюдавшая эту сцену, потом рассказывала:

- Он, знаешь, так перепугался! Впервые я увидела совершенно белого негра...

В общем, район у нас спокойный. Не то что Брайтон или даже Фар Раковей. Многие из русских эмигрантов научились зарабатывать приличные деньги.