Сергей Довлатов - Ремесло

Шесть месяцев я пролежал на диване. Порой заходили друзья и ложились на соседний диван. У нас было три дивана, и все разноцветные.

Излюбленным нашим занятием было - ругать американцев.

Американцы наивные, черствые, бессердечные.

Дружить с американцами невозможно. Водку пьют микроскопическими дозами. Все равно что из крышек от зубной пасты...

Мировые проблемы американцев не волнуют.

Главный их девиз - "Смотри на вещи просто! " И никакой вселенской скорби!..

С женой разводятся - идут к юристу. (Нет чтобы душу излить товарищам по работе. ) Сны рассказывают психоаналитикам. (Как будто им трудно Другу позвонить среди ночи. ) И так далее.

В стране беспорядок. Бензин дорожает. От чернокожих нет спасенья. А главное - демократия под угрозой. Не сегодня, так завтра пошатнется и рухнет.

Но мы ее спасем! Расскажем всему миру правду о тоталитаризме. Научим президента Картера руководить страной. Дадим ему ряд полезных указаний.

Транзисторы у чернокожих подростков - конфисковать!

Кубу в срочном порядке - оккупировать! По Тегерану водородной бомбой - - хлоп! И тому подобное...

Я в таких случаях больше молчал, Америка мне нравилась. После Каляевского спецприемника мне нравилось решительно все. И нравится до сих пор.

Единственное, чего я здесь категорически не принимаю - спички. (Как это ни удивительно, даже спички бывают плохие и хорошие. Так что же говорить о нас самих?! )

Остальное нам с женой более или менее подходит.

Мне нравилась Америка. Просто ей было как-то не до меня...

ИЩУ РАБОТУ

Как-то раз моя жена сказала:

- Зайди к Боголюбову, Он хитрый, мелкий, но довольно симпатичный. Все-таки закончил царскую гимназию. Может, возьмет тебя на работу литсотрудником или хотя бы корректором. Чем ты рискуешь?

И я решил - пойду. Когда меня накануне отъезда забрали, в газете появилась соответствующая информация.

И вообще, я был чуть ли не диссидентом.

Жена меня предупредила:

- Гостей у нас встречают по-разному. В зависимости от политической репутации. Самых знаменитых диссидентов приглашают в итальянский ресторан.

С менее известными Боголюбов просто разговаривает в кабинете. Угощает их растворимым кофе. Еще более скромных гостей принимает заместитель редактора - Троицкий. Остальных вообще не принимают.

Я забеспокоился:

- Кого это вообще не принимают?

- Ну тех, кто просит денег. Или выдает себя за кого-то другого.

- Например, за кого?

- За родственника Солженицына или Николая Второго... Но больше всего их раздражают люди с претензиями. Те, кто недоволен газетой. Считается, что они потворствуют мировому коммунизму... И вообще, будь готов к тому, что это - довольно гнусная лавочка.

Моя жена всегда преувеличивает. Шесть месяцев я регулярно читал газету "Слово и дело". В ней попадались очень любопытные материалы. Правда, слог редакционных заметок был довольно убогим.

Таким языком объяснялись лакеи в произведениях Гоголя и Достоевского. С примесью нынешней фельетонной риторики. Например, без конца мне встречался такой оборот: "... С энергией, достойной лучшего применения... "

А также: "Комментарии излишни! "

При этом Боголюбов тщательно избегал в статьях местоимения "я". Использовал, например, такую формулировку:

"Пишущий эти строки".

Но все это были досадные мелочи. А так - газета производила далеко не безнадежное впечатление.

И я пошел.

Редакция "Слова и дела" занимала пять комнат.

Одну большую и четыре поменьше. В большой сидели творческие работники. Она была разделена фанерными перегородками. В остальных помещались: главный редактор, его заместитель, бухгалтер с администратором и техническая часть. К технической части относились наборщики, метранпажи и рекламные агенты...

СОЛО НА УНДЕРВУДЕ

Рекламное объявление " газете "Слово и дело":

"Дипломированный гинеколог Лейбович. За умеренную плату клиент может иметь все самое лучшее! Аборт, гарантированное установление внематочной беременности, эффективные противозачаточные таблетки'.. "

Встретили меня по низкому разряду. То есть разве что не выпроводили. Пригласили в кабинет заместителя редактора. А потом уже туда заглянул и сам Боголюбов.

Видимо, редакция избрала для меня какой-то промежуточный уровень гостеприимства. Кофе не предложили.

Мало того, заместитель редактора спросил:

- Надеюсь, вы завтракали?

Вопрос показался мне бестактным. Точнее, обескуражила сама формулировка, интонация надежды.

Но я кивнул.

Могу поклясться, что заместитель редактора оживился, Это был высокий, плотный и румяный человек лет сорока. Его манеры отличались, той степенью заурядной безупречности, которая рождает протест.

Он напоминал прогрессивного горкомовского чиновника эпохи Хрущева. В голосе его звенели чеканные требовательные нотки:

- Устроились?.. Прекрасно!.. Квартиру сняли?..

Замечательно!.. Мамаша на пенсии?.. Великолепно!..

Ваша жена работает у нас?.. Припоминаю... А вам советую поступить на курсы медсестер,..

Очевидно, я вздрогнул, потому что заместитель добавил:

- Вернее, медбратьев... Короче - медицинских работников среднего звена. Что поможет вам создать материальную базу. В Америке это главное! Хотя должен предупредить, что работа в госпитале - не из легких. Кому-то она вообще противопоказана.

Некоторые теряют сознание при виде крови. Многим неприятен кал. А вам?

Он взглянул на меня требовательно и строго. Я начал что-то вяло бормотать:

- Да так, - говорю, - знаете ли, не особенно...

- А литературу не бросайте, - распорядился Троицкий, - пишите. Кое-что мы, я думаю, сможем опубликовать в нашей газете.

И потом, уже без всякой логики, заместитель редактора добавил:

- Предупреждаю, гонорары у нас более чем скромные. Но требования исключительно высокие...

В этот момент заглянул Боголюбов и ласково произнес:

- А, здравствуйте, голубчик, здравствуйте... Таким я вас себе и представлял!..

Затем он вопросительно посмотрел на Троицкого, - Это господин Довлатов, - подсказал тот, - из Ленинграда. Мы писали о его аресте.

- Помню, помню, - скорбно выговорил редактор, - помню. Отлично помню... Еще один безымянный узник ГУЛАГа... (Он так и сказал про меня безымянный! )

Еще одно жертвоприношение коммунистическому Молоху...

Еще один свидетель кровавой агонии большевизма...

Потом с еще большим трагизмом редактор добавил:

- И все же не падайте духом! Религиозное возрождение ширится! Волна протестов нарастает! Советская идеология мертва! Тоталитаризм обречен!..

Казалось бы, редактор говорил нормальные вещи.

Однако слушать его почему-то не хотелось...

Редактору было за восемьдесят. Маленький, толстый, подвижный, он напоминал безмерно истаскавшегося гимназиста.