Корней Чуковский - Воспоминания о Корнее Чуковском

- Ну, а рядом? - заинтересовавшись, спросил я.

- Рядом живет литературный проходимец, который держит сразу двух собак. Сейчас его новую книгу справедливо обругали, и он несколько притих. А раньше готов был облаять каждого. Совсем как его собаки, которые сейчас лают на нас и бесятся от злости.

- Корней Иванович, а вот здесь совсем нет собаки. Как это понимать?

- Здесь живет переводчица, которая обожает кошек, у нее этих кошечек пять или семь штук.

- А если бы у нее была собака?

- Эта собака наверняка бы не лаяла, а мяукала.

Я засмеялся, но Чуковский был серьезен.

- Вы напрасно думаете, что я пошутил, - заметил он. - Я совершенно в этом уверен. А здесь живет известный драматург, - продолжал Корней Иванович. - Он сам мне говорил, что его пес регулярно воет в трех случаях: когда он садится за новую пьесу, когда кончает ее и накануне первой рецензии... И опять напрасно вы изволите смеяться. Он мне клялся, что это правда, и я ему верю.

Мы проходили мимо большой, нелепо окрашенной дачи, стоявшей за глухим забором.

- Обратите внимание, - сказал Чуковский, - видите, какая маленькая трусливая шавка беснуется за этой подворотней? Смотрите, какие у нее бегающие глазки, какая вороватая мордочка... Эту дачу купил какой-то работник торговли. Помяните мое слово, несдобровать ему... (Замечу в скобках, что Корней Иванович произнес пророческие слова.)

- Корней Иванович, об этом надо написать! - восхищенно сказал я.

- Вот вы и напишите. Ведь это больше по вашей части.

- А если бы у вас была собака, какая бы она была?

Корней Иванович остановился и с улыбкой посмотрел на меня.

- Какая? - переспросил он. - Самая обыкновенная. Вечно возилась бы с чужими щенками. Страдала бы бессонницей... Ненавидела бы радио, телевизор и телефон... Перед директором издательства виляла бы хвостом... Рычала бы на графоманов... Писала бы мемуары... Очень любила бы Блока и Чехова.

- А звали бы ее Каштанка?

- Конечно, - очень серьезно сказал Чуковский.

Гаданье на поездах

Стук в мою дверь и голос:

- Корней Иванович зовет вас гулять. Он ждет внизу.

Поспешно одеваюсь и бегу вниз со второго этажа писательского Дома творчества "Переделкино". Вокруг Корнея Ивановича, как всегда, толпятся люди, каждый его приход в Дом творчества - событие, хотя приходит он сюда почти ежедневно. Знакомые подходят к нему, здороваются. Незнакомые стоят в отдалении и жадно смотрят на "живого Чуковского". Влюбленными глазами смотрит на него и весь персонал - гардеробщицы, уборщицы, девушки из столовой. Чуковского знают и любят здесь все. Корней Иванович в валенках. На нем теплое пальто (далеко уже не новое), такая же "пожилая" шапка. А вот шарф у него новый, очень красивый. И он немного по-детски показывает его всем и таинственно говорит: "Это подарок..." Он уже давно разменял восьмой десяток, но глаза его молоды, память феноменальна, движения уверенны. Массивная черная палка, преподнесенная ему одним из почитателей, кажется в его руках скорее игрушкой, чем опорой. Да он и играет ею, как тросточкой, и салютует мне этой палкой с подчеркнутой торжественностью. Тут же следует поясной поклон и полный любезного ехидства вопрос:

- Как изволили почивать?

- Да я работал, Корней Иванович.

- Не верьте ему! - своим высоким тенором восклицает Чуковский. - Он ничего не делает! Это мне достоверно известно. Все сочиняет его дочь Саша, талантливый ребенок. Он даже не переписывает, а так прямо и посылает в редакции. И все ему говорят: "У вас такой детский почерк". И он сам вздыхает: "Да, у меня такой детский почерк..." Недурно устроился, а?..

Смех стоит вокруг нас, смеюсь и я: разве можно обижаться на Корнея Ивановича?

Мы идем по зимнему, заснеженному Переделкину, по так называемой "Аллее классиков" (она же улица Серафимовича). Как всегда, Корней Иванович рассказывает что-то необыкновенно интересное. Я слушаю затаив дыхание. Вдруг он прерывает свой рассказ и внимательно смотрит на меня.

- Вы невеселы нынче. У вас какие-то неприятности?

- Да нет, Корней Иванович, ничего особенного.

- Ну-ну... Впрочем, все юмористы обычно грустные люди. Возьмем тех, кого я знал: Саша Черный, Аверченко, Зощенко, ваш коллега Эмиль Кроткий... А что вы сейчас читаете?

- Только что закончил чудесную книгу о Диккенсе. Она вышла в серии "Жизнь замечательных людей". Вы ее знаете?

Корней Иванович улыбается.

- А кто, по-вашему, рекомендовал ее издательству? Действительно отличная книга. Этот Пирсон написал так же хорошо о Киплинге, Уайльде, Конан Дойле. Всего около двадцати книг... Нет, вы сегодня чем-то огорчены. Знаете что? Пойдемте погадаем на поездах. Хотите?

- Как это - на поездах?

- Очень просто. Свернем в этот переулок, выйдем к железной дороге и будем считать вагоны. Если в поезде четное число вагонов, то ваше желание сбудется.

- Кажется, это было любимое занятие Анны Карениной, - пытаюсь я пошутить.

Но Чуковский не принимает шутки.

- Оставьте, - говорит он, - я с вами серьезно разговариваю.

Он сворачивает в переулок, ловко пробирается по каким-то немыслимым сугробам, великолепно жонглирует палкой. Высокая его фигура врезается в снег, как ледокол. Я сразу отстаю. Он оглядывается:

- Ну, чего вы плететесь? Живее!

- Понимаете, Корней Иванович, у меня привычный вывих ноги. Последствия волейбола...

Чуковский иронически смотрит на меня.

- Волейбол? А я, как говорят в Одессе, держал вас за футболиста. - Он спускается ко мне. - Возьмите палку!

Я пугаюсь:

- Что вы, Корней Иванович!

- Без разговору! Берите, говорю вам!

- Я не возьму. Вдруг вы упадете...

- У меня нет привычных вывихов, - с великолепным презрением говорит Чуковский. И, насильно сунув мне палку, так же свободно шествует по сугробам.

Я тащусь за ним, умоляя:

- Возьмите палку, возьмите...

- Догоните - возьму, - не оборачиваясь бросает Корней Иванович.

Но где там! Видно, что этот путь он знает наизусть. И первым выходит к насыпи.

- Скорее, - кричит он мне, - поезд идет!

Я скатываюсь к нему, но он разочарованно машет рукой.

- Электричка. Не годится.

- Почему?

- Такой порядок.

Я ничего не понимаю, но молчу. Вдали показывается дымок. Чуковский оживляется.

- Задумайте желание! - командует он. - Задумали?

- Задумал.

- Считайте! - азартно кричит он.

Невольно увлеченный этой игрой, я считаю вагоны и радостно кричу:

- Четырнадцать!

- Ну вот и хорошо! - спокойно говорит Корней Иванович. - Это гаданье верное.

Как ни странно, от этой маленькой удачи настроение у меня поднимается. Я отдаю Корнею Ивановичу палку, и мы "на равных" шагаем обратно. При каждом моем удачном прыжке Корней Иванович с преувеличенным ужасом восклицает:

- Осторожно! У вас же вывих!

Потом он замолкает. Поглядывает на меня искоса. И наконец говорит: