Дара Преображенская - Золотошвейка

С дедом Михайло до самого Углича добрались. Шли в отрепьях, до костей промерзли, в соседних деревушках богомольцами назвались: бабы еды и лаптей надавали, да разного тряпья, чтоб совсем не окоченеть. Солнце-то только-только припекать начало.

Заболел дед Михайло, тяжело захворал, Андрей старика выходил, тёплой водой отпаивал, своей едой делился, хоть дед и не раз о конце заикался: «Оставь ты меня, Андрюшенька. Не дойти мне».

«Доживешь дед. Хорошее ещё на своем веку увидишь». Не бросил старика.

Возле Валдая разошлись: одному на восток, другому – на север, к Великому Новгороду. Просил Михайло Андрея к себе погостить.

«Рад бы, да не могу, – был ответ. Не о себе волнуюсь, за братца хлопочу».

Обнялись сердечно. Дед Михайло слезу утёр: «Должник я твой, Ондрей. Без тебя бы не жить мне».

Смутился Андрей Розанов, но ничего не сказал. Еще раз обнялись, как сын с отцом и разошлись восвояси.

Добрел Андрей до Каменки, как поглядел на опустевшую деревню, так и встал соляным столбом. Не узнал он отчего дома, показалось ему, что обветшалая крыша вот-вот рухнет. На крыльце нашёл девицу в стареньком сарафане, лицо такое грустное, слёзы из карих глаз так и льются ручьями.

«Кто ты?», – спросил.

«Анфиса я. Степана Глазкова внучка».

«По што ревешь? Обидел кто?»

«Голод совсем замучил. Вот уж второй месяц как на воде, да на хлебах. Мука ещё к пасхе закончилась, а то, что сейчас едим – остатки одни. Полина Ивановна шибко экономит. Злюка она».

«Полина Ивановна, говоришь? А где она?»

Девица рукой махнула.

«В доме. Всё молится, да молится. Я ей по хозяйству помогаю».

Еле узнала Полина братца. Как узнала, исподлобья взглянула, ничего не ответила. Велела только Анфисе на стол накрыть: картошки в котелке, да немного хлеба. Дескать, вот, братец, не обессудь, ничего лучше предложить не могу.

Поел Андрей, подошел к Полине, молвил: «Что ж ты брата плохо встречаешь? Где отец и мать? Нешто в город уехали, слыхал я – в Пскове ярманка открылась».

Полина так и зыркнула своими серыми глазами, тяжело вздохнула.

«Оттого и не встречаю, что сгубил ты всех нас. Отец и мать вот уж как год назад померли. Не выдержали горя. Теперь я здесь, да Анфиса».

«А Михаил что?»

«В монастыре он».

«Больно худа она стала. Постарела, злобы сколько», – думал Андрей, глядя на сестру.

«Господь с тобой Полюшка. Разве я виной? Хотел, ведь, как лучше».

«Хотел, да не вышло».

Побывал Андрей на родительских могилках, долго плакал, прощения просил.

«Если б не Федя, давно бы с жизнью счёты свел».

Письмо на секретере в отцовой горнице нашёл. Туда редко, кто заходил. Знали, что письмо Андрею предназначалось – никто его и не читал.

«Бог с ним, с дворянским чином, Андрюша, – писал покойный Иван Иваныч. – Род наш Розановский сохрани. Не погуби только род. Последняя на тебя надежда. Сердцем чую, воротишься в Каменку. Женись на девке Анфисе. Хорошая она. Благословляю вас. Хозяйство подыми.

Деньги я кое-какие припрятал, да бумаги на мануфактуру, чтобы волостные вельможи не нашли».

Длинное было письмо. Видать, сильно мучился Иван Розанов перед смертью, места себе не находил, просил у бога за детей, да за жену.

Задумался Андрей – теперь ему хозяином быть (такова отцова воля).

Нашёл деньги, поехал прямиком в Петербург. Назвался чужим именем (все же беглый каторжник, вдруг снова в кандалы закуют). Разыскал некоего Бориса Градова, что у самого Бирона в услужении находился; привез-де откуп за Фёдора Розанова платить (по поручению сказался).

«Не вовремя ты, мужик, – ответил Градов. – Фёдор Розанов месяц назад повесился».

Перекрестился Андрей, шапку снял. Всю дорогу слезу с лица вытирал, бредил, с братом разговаривал, прощения просил, как и у родителей.

С могилы земли взял, отпел в Каменской церквушке, велел поминальный пирог испечь, просил отца Григория угоститься.

Григорий-то истинным старовером был, двумя перстами крестился, проповеди точь-в-точь, как Кусков, читал.

Полина старую веру быстро приняла, во всём с отцом Григорием соглашалась, подумывала в женский монастырь уйти, да пока за хозяйством присматривала.

По батюшкиной воле женился Андрей на девице Анфисе Григорьевне, нравилось ему, как хороводы она водила: щёки румяные, сама пышная, чёрные косы так и вьются вокруг стана – хороша. Пироги, да караваи печь – настоящая мастерица, каких поискать ещё.

«Сирота она, – говаривала Полина, – не обидь».

«Не бойся, Полюшка, жены своей я не трону. Любить буду пуще себя».

Как женился Андрей, мануфактуру решил откупить; позарился на неё некий немец по фамилии Шмидт, уже и документы приготовил, осталось только нужную сумму в казну уплатить. Упросил Андрей волостного воеводу, чтоб с торгами помедлил – жаль, ведь, терять отцово наследство (помнил отцов наказ о роде позаботиться).

Денег, что оставлены были на чёрный день, лишь, в пол суммы хватало, остальное хоть с неба бери. Опечалился Андрей, совсем дело худо, грехи покоя не дают. А тут ещё Анфиса понесла – лишний рот появится, до уплаты всего месяц срока.

«Молись, Андрей Иваныч, молись. Бог поможет», – наставлял отец Григорий.

Бог и помог.

На днях путник незнакомый в Каменку заехал из самого Новгорода. Просил Андрей Розанова. «С бумагами я, – сказывал, – с грамотами. Михайло Лукич третьего дня скончался, наследство свое на Розановский род переписал. Детей-то у него нет, родственники пропали. Перед смертью говорил, должок мол у меня. Андрей, мол, меня спас, когда с каторги бежали. Беглый, ведь, он».

Гостя чаем напоили, наливкой смородиновой угостили.

«А ты кто Михайле-то Лукичу будешь?»

«Приказчик я его – Семён. У хозяина мово лавки в Новгороде, торговлей он промышлял. Теперича, значит, с Вами мне придётся».

Вспомнил Андрей старика Михайла. Последние слова его вспомнил, крест на себя наложил, вздохнул тяжело. «Царствие небесное рабу божию Михаилу».

Семён обстановку оценил:

«Не богато у вас».

«Ничего. Хозяйство подымем. Торговать тканями и расписными подносам станем. Как раз в Новгород все пути стекаются. Слыхал я, народные умельцы в городах на вес золота».

Мануфактуру Андрей откупил, мастерицы золотыми нитями на тканях орнаменты вышивать начали, художники подносы, как в сказке, расписывали.

Прославилась Каменка, аж до самой Москвы. Зажили Розановы, Андрей настоящим купцом сделался (без звания, да при деньгах зато).

Только одного Андрей Иваныч боялся, прознаются о его прошлом, на каторгу отошлют.

И здесь Господь миловал, видно, достаточно уж горя натерпелись, пора бы счастья наживать. Как же без счастья-то?

В положенный срок Анфиса Григорьевна дочку родила. Машенькой назвали. Годка через три сынка господь принёс. Думал Андрей Иваныч, что ушла беда за порог, совсем уж, было, свободно вздохнул. Да нет. Рано, видать, успокоился, рано обрадовался.