Джером Джером - Все дороги ведут на Голгофу

Из тёмной боковой улочки мимо неё юркнула маленькая безформенная фигура в мятом чепчике и переднике – явно представительница этого ленивого, слишком много себе позволяющего класса домашней прислуги. Судя по разговорам в гостиных и газетным корреспонденциям, необыкновенно неудовлетворительная группа. Они не вкалывали, жили в роскоши и требовали роялей. Кто-то предлагал что-нибудь для них сделать. Сами же они – похоже, даже они обладали неким подобием совести – воспринимали это в штыки. Они видели в излишней доброте по отношению к себе зло. В тот вечер они проводили митинг и говорили о том, что всем довольны. Шесть супруг пэров согласились принять участие и выступить от их лица.

Наверное, существовали ни на что не годные обласканные слуги, обманывавшие некомпетентных хозяек. В Риме тоже были изнеженные рабы. Но остальные, несчастные безпомощные девчонки – да таких в любом городе найдутся тысячи, перегруженных работой, недокормленных, живущих одинокой, безрадостной жизнью. Их необходимо научить говорить своими голосами, а не сладкозвучными переливами пэрских жён. При мерцающем свете свечей на холодных чердаках они должны описывать, пусть коряво, свои мечты и отсылать ей.

Она добралась до тихой, обсаженной по краям деревьями дороги, окружавшей большой парк. Мимо неё, украдкой держась за руки, проходили перешёптывающиеся влюблённые парочки.

Она будет писать книги. Своей героиней она сделает женщину из народа. Их истории должны быть переполнены драмой и трагедией: их проблемы – безжалостная правда жизни, а не просто сентиментальные прикрасы. Ежедневная борьба просто за существование, вечная угроза лишиться работы, заболеть, остаться без помощи среди молотов и наковален, грозящих сокрушить их со всех сторон. Непрестанная нужда в храбрости, в изобретательности. Ибо в королевстве бедняков тиран и угнетатель по-прежнему восседает в поднебесной, а разбойник – промышляет без страха.

На какой-то шумной улочке со слепящим освещением мимо неё прошла полураздетая женщина с авоськой, в которой виднелись две буханки. Джоан озарило, что это должно означать для бедноты: хлеб насущный, который в комфортабельных домах считался таким же обычным, как вода, нет, даже не считался, использовался без ограничений, расточался, выбрасывался. А вот в этих немощных, узловатых руках он предстал перед Джоан как нечто священное: освящённое трудом, мучениями, жертвами, чтимое страхами и молитвой.

На тихих улицах с величавыми особняками она через незадёрнутые шторы на окнах замечала богато накрытые обеденные столы, вокруг которых безшумно двигались слуги, поправляя цветы и серебро. Её посетила праздная мысль, а выйдет ли она когда-нибудь замуж. Грациозная хозяйка дома, собирающая вокруг себя блистательных мужчин и женщин, государственных мужей, писателей, художников, промышленных магнатов: наставляющая их, даже учащаяся у них, подбадривающая скромных гениев. Возможно, совершенно безобидным образом допускающая вдохновение, получаемое от хорошо организованного служения себе самой. Салон, который стал бы ядром всех тех сил, что влияют на влияние, над которыми она будет царить властью ласковой и мудрой. Эта идея ей понравилась.

В эту картину, чуть подальше к фону, она безсознательно поместила Грейсона. Его высокая худая фигура не лишённая оригинальности пришлась ко двору. Грейсон был бы весьма спокоен. Она уже видела, как его красивое аскетичное лицо вспыхивает от удовольствия, когда после ухода гостей она наклоняется через спинку стула и мгновение ласкает его тёмные мягкие волосы, кое-где подкрашенные сединой. Он будет всегда обожать её в той отстраненно сдержанной манере, вечно непритязательной и неутомительной. У них будут дети. Но не слишком много. Иначе это переполнит дом шумом и отвлечёт её от работы. Они будут красивыми и талантливыми, если только все законы наследственности ни окажутся обойдёнными ради того, чтобы насолить специально ей. Она будет их учить, формировать из них наследников своих трудов, что понесут её послание грядущим поколениям.

На углу, где останавливались трамваи и автобусы, она ненадолго задержалась, наблюдая за яростной борьбой. Слабые и старые всякий раз отталкивались назад, чему почти не сопротивлялись, явно воспринимая такое обращение как естественный порядок вещей. Так нелепо, если не думать о несправедливости и жестокости! Нищие, дерущиеся друг с другом! Ей вспомнилось, как однажды зимой она вот так же наблюдала за стайкой птиц, которой кинула горсточку крошек. Им будто других врагов не хватало: всех этих кошек, куниц, крыс, ястребов, сов, голода и холода. Вдобавок ко всему, они считали своим долгом усложнить борьбу друг для дружки, клюя одна другую и объединяясь, чтобы нападать на поверженных. Эти усталые мужчины, измождённые женщины, бледные мальчишки и девчонки, почему они не организуют внутри себя некую систему, которая бы свела на нет эту ежедневную войну одного против всех? Если бы только они смогли осознать тот факт, что в действительности являются единой семьёй, связанной страданиями. Тогда и только тогда они смогут сделать так, чтобы их силу почувствовали. Вот что должно стать первым этапом: взаимовыручка бедняков.

Под конец она пойдёт в парламент. Этому суждено случиться скоро – женскому голосованию. А дальше последует открывание всех дверей. Она будет носить свои университетские мантии. Что окажется гораздо уместнее череды лёгких платьев, не подразумевающих никакого смысла. Какая жалость, что искусство одеваться – его связь с жизнью – известно настолько недостаточно! Какой чёрт, возненавидевший красоту, понуждет рабочих снимать свои характерные костюмы, такие прекрасные и ноские, ради этих ненавистных шмоток из магазинов готового платья, в которых они похожи на ходячие пугала? Почему пришествие демократии совпало с распространением уродства: унылые города, неприглядные улицы, заваленные мусором парки, сморщенные ржавые крыши, христианские часовни, которыми побрезговали бы языческие идолы, омерзительные заводы (Почему им нужно обязательно быть омерзительными?), шляпы, похожие на колпаки дымовых труб, мешковатые брюки, вульгарная реклама, дурацкая мода для женщин, которая уничтожила все линии их фигур? Повсюду потрёпанность, однообразность, монотонность. Человеческую душу уродство душит. Оно крадёт у людей всё чувство собственного достоинства, всё самоуважение, всё уважение друг к другу, лишая надежды, почтения и радости жизни.

Красота. Вот что было ключом к загадке: вся природа с её золотыми закатами и серебряными рассветами, с горделивым нагромождением облаков, с тайной залитых лунным светом прогалин, с речушками, вьющимися по лугам, с призывом её не знающих покоя морей, с нежным обаянием весны, с великолепием осенних лесов, с пурпурными вересковыми болотами и чудом молчаливых гор, с паутинками, сверкающими мириадами драгоценных искорок, с пышным блеском звёздных ночей. Форма, цвет, музыка! Пернатые хористы в кустах и чащах с их утренним щебетаньем и вечерними песнями, шепот листвы, напевы вод, голоса ветров. Красота и грация в каждом живом существе, кроме человека. Прыжки зайцев, кучность стада, полёт ласточек, изысканная прелесть крылышек насекомых, лоснящаяся шкура лошадей, вздымающая и опадающая игрой могучих мышц. Неужели нам до сих пор не очевидно, что языком бога была красота? Чтобы постичь бога, человек должен постичь красоту.