Джером Джером - Все дороги ведут на Голгофу

Она увидела Лондон будущего. Не ту картину, что была популярна: головокружительный водоворот техники, движущиеся тротуары и летающие омнибусы, кричащие граммофоны и стандартизованные «дома» – город, где электричество король, а человек – бездушный раб. Но город мира, спокойных пространств, праздных мужчин и женщин. Город красивых улиц и приятных домов, где каждый может жить собственной жизнью, познавая свободу, индивидуальность. Город благородных школ, мастерских, достойных того, чтобы в них трудиться, полные света и воздуха. Смог и грязь изгнаны из страны: наука, более не привязанная к коммерциализации, открыла более чистые энергии. Город весёлых площадок, где дети учатся смеяться, зелёных аллей, где обитатели лесов и полей будут желанными гостями, способствующими познанию сострадания и доброты. Город музыки, цвета, радости. Красота возведена в ранг религии. Уродство вне закона как грех. Никаких уродливых трущоб, никакой гадкой жестокости, никаких неряшливых женщин и озверевших мужчин, никаких безобразных ревущих детей, никакого жуткого порока, бравирующего на каждом углу надругательством над человечеством. Город, облачённый в красоту, как в живой наряд, где бог идёт рука об руку с человеком.

Она дошла до района узких, многолюдных улиц. Женщины в большинстве своём были без шляпок, а в дверях лодырничали смуглые мужчины, сворачивавшие папиросы. Это место обладало странным ароматом чего-то чужеродного. Крохотные кафешки, полные дыма и шума, обилие чистых привлекательных ресторанов. Она почувствовала голод и, выбрав одну из дверей, стоявшую нараспашку и демонстрировавшую белую скатерть и приятную атмосферу жизнерадостности, вошла. Было поздно, вкруг всё занято. Только за одним столиком в дальнем углу она заприметила свободное место – напротив хрупкой, хорошенькой девушки, одетой весьма скромно. Она подошла, и девушка, предугадав вопрос, гостеприимно ей улыбнулась. Некоторое время они ели молча, разделённые лишь узким столом, наклоняясь над которым, они почти сталкивались головами. Джоан заметила короткие белые пальцы и благоухание какого-то тонкого аромата. В соседке было что-то странное. Она будто излишне подчёркивала свою одинокость. Внезапно она заговорила.

– Симпатичный ресторанчик, – сказала она. – Одно из немногих мест, где вы можете быть уверены в том, что вам не станут докучать.

Джоан не поняла.

– В каком смысле? – уточнила она.

– Ну, вы же знаете этих мужчин, – ответила девушка. – Подойдут, усядутся напротив и не оставят вас в покое. В большинстве мест с этим приходится либо смиряться, либо выходить на улицу. Здесь же старый Густав этого не позволяет.

Джоан встревожилась. Вообще-то она предвкушала случайные ужины в ресторанах, где ей бы удалось изучить лондонскую богему.

– Вы имеете в виду, – уточнила она, – что они вам навязываются, даже если вы отчётливо…

– О, чем отчётливее вы им отказываете, тем игривее они становятся, – со смехом прервала её девушка.

Джоан надеялась, что она преувеличивает.

– Я должна попытаться углядеть столик, за которым меня морально поддержит благожелательная соседка, – сказала она с улыбкой.

– Да, я была рада вас увидеть, – ответила девушка. – Ужинать в одиночестве отвратительно. Вы живёте одна?

– Да, – призналась Джоан. – Я журналистка.

– Я знала, что вы не просто так, – подхватила девушка. – Я художница. Точнее, была таковой, – добавила она после паузы.

– Почему бросили? – поинтересовалась Джоан.

– Да нет, не бросила, не окончательно, – ответила собеседница. – Я всегда могу заработать пару соверенов за эскиз, если захочу, у того или иного багетчика. А они обычно могут продать их за пятёрку. Я видела, как они набивают им цену. Вы давно в Лондоне?

– Нет, – сказала Джоан. – Я дочь Ланкашира.

– Любопытно, – воскликнула девушка, – я тоже. Мой отец управляет мельницей неподалёку от Болтона. Но образование вы не там получали?

– Нет, – призналась Джоан. – Я поступила в Родин 21 21 Независимая школа-пансион для девочек 11—18 лет, основанная в 1885 году в пригородах Брайтона. в Брайтоне, когда мне было десять, так что избежала. Вы ведь тоже, – добавила она с улыбкой, – судя по вашему акценту.

– Нет, – ответила собеседница, – я ходила в Хейстингс… к мисс Гвин. Забавно, что мы постоянно были поблизости друг от друга. Папа хотел, чтобы я стала врачом. А я всегда сходила с ума по искусству.

Джоан девушка нравилась. Одухотворённое, жизнерадостное лицо с искренним взглядом и твёрдым ртом. Голос тихий и сильный.

– Расскажите мне, – попросила она, – что вам помешало?

Она неосознанно подалась вперёд, подперев подбородок руками. Их лица оказались рядом.

Девушка подняла глаза. Несколько мгновений не отвечала. Прежде, чем она всё-таки заговорила, губы стали твёрже.

– Ребёнок, – сказала она и продолжила: – Это была моя собственная ошибка. Я хотела его. Тогда об этом только и говорили. Вы не помните. Наше право иметь детей. Ни одна женщина без него не женщина. Материнство, царство женщин, всё такое. Будто их приносят аисты. Не думайте, что он всё изменил, но он помог мне сделать вид, будто это нечто симпатичное и первоклассное. Раньше это называлось «всепоглощающей страстью». Полагаю, всё дело в значительности: обычный природный инстинкт.

Ресторанчик уверенно пустел. Месьё Густав и его пышная супруга сидели за дальним столиком и тоже ужинали.

– Почему вы не смогли выйти замуж? – спросила Джоан.

Девушка пожала плечами.

– А за кого мне было выходить? – ответила она. – За мужчин, которые меня добивались: клерки, молодые коммерсанты там, дома… на всё это я не клевала. А мужчины, о которых мечтала я, все были слишком бедны. Был один студентик. Он с тех пор продвинулся. Ему было легко говорить «подожди». Дай срок. Это как когда вас приглашают на ужин, только послезавтра. Не беда, если вас не мучает голод.

Подошёл официант убрать со стола. Они оказались почти последними посетительницами. Тон и манеры мужчины покоробили Джоан. Раньше она этого не замечала. Она заказала кофе, а девушка, обменявшись с официантом шуткой, добавила ликёра.

– Но зачем вам было бросать искусство? – не унималась Джоан. Эта мысль не давала ей покоя. – На мой взгляд, если только ради ребёнка, то вы должны были продолжать.

– О, всё это я себе говорила, – ответила девушка. – Собиралась посвятить ему жизнь. Прозанималась почти два года. Пока ни заболела от этой жизни монахини: ни единой толики эмоций. Видите ли, я приняла яд. А возможно, он был во мне всегда.

– А что стало с ним, – спросила Джоан, – с ребёнком?

– Мать забрала, – вздохнула девушка. – Бедному малышу так было лучше. Я вроде как умерла, а мой муж уехал за границу. – Она издала короткий сухой смешок. – Мать приучила его видеться со мной раз в году. Они в нём души не чают.