Николай Лейкин - В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

– А ты в бухгалтерию не пиши. Бери вот… Бери даже пятнадцать рублей, плати за калоши и мажься бобковой мазью вволю.

– Благодарю покорно, а только…

Костя хотел что-то еще сказать, но не договорил. Опять произошла пауза. Старик широко открыл глаза, смотрел на лампу и тяжело дышал. Костя сел, потом встал и зашел за спину дяди, чтобы не глядеть ему в лицо.

– Я не знаю уж, как мне быть, дяденька, – снова начал он, – но мне бы хотелось намазаться бобковой мазью в бане и пропотеть хорошенько. Ведь вам теперь, слава богу, лучше, так не отпустите ли меня сегодня вечером в баню? – Что уж так очень приспичило?

– Да ведь вот полечиться-то насчет спины хочу… А то как бы не расхвораться вконец. Тогда и вы больны, да и я-то тоже… Храни Бог…

– Ах, как ты мне надоел! Всю душу у меня вымотал…

– Я на ночь-с… Хочу так, чтобы прямо на сон грядущий. Выпарюсь в бане, вымажусь мазью, пропотею и, вернувшись домой, прямо в постель.

– Да неужто уж без бани-то нельзя?

– Простое русское средство… Сами же вы сейчас изволили говорить, что лучше простых средств нет. Кроме того, рыночный саечник наш советовал мне на ночь огуречного рассолу… Это тоже простое средство.

Старик молчал.

– Можно, дяденька, в баню-то?.. – приставал Костя. – Я, во-первых, после чаю, ночью, а во-вторых, живо, одна нога здесь, а другая там… К тому времени уж приказчики домой из лавки придут – и в доме будет много народу. Можно, дяденька?

– Да уж иди, иди, бог с тобой! – раздраженно проговорил старик.

Костя просиял. Радостно вспыхнули его глаза. Он закусил нижнюю губу и на цыпочках вышел из спальной старика.

Костя то и дело посматривал на часы и ждал, когда приказчики вернутся домой из лавки, чтобы ему можно было урваться в баню, а вместо бани ехать в «Увеселительный зал» к Надежде Ларионовне. Часовые стрелки казались ему удивительно медленно двигающимися. Дабы не подать подозрение домашним, что он уходит не в баню, он даже собрал в узелок чистое белье. Было половина девятого, а приказчики все еще не возвращались.

«Черт их знает, что они не идут! – думалось Косте. – Давно бы уж пора. Перед стариком свое рвение к делу показать хотят, что ли? Иной раз то и дело торопят запирать лавку, а тут как назло. Дьяволы! Право, дьяволы!»

В нетерпении он стал ходить из угла в угол по комнате, где стояла его кровать и кровать старшего приказчика, и напоминал собой скучающего тигра в клетке. Наконец он стал считать свои шаги. Когда он насчитал четыреста с чем-то, в кухне раздался слабый стук в дверь. Это были приказчики.

– Ну, слава богу! – воскликнул Костя и стал надевать на себя шубу.

В комнату вошел старший приказчик. Наскоро сообщив ему, что было с дядей, и прибавив, что дяде теперь лучше, Костя сказал:

– А я тороплюсь в баню. Самому что-то нездоровится. Хочу мазью бобковой намазаться. Простудился, что ли…

Бока и поясницу так и ломит.

Старший приказчик покосился на узел с бельем, потом взглянул на Костю и проговорил:

– Что ж вы во всем параде-то в баню?..

– В каком параде? – вспыхнул Костя.

– Да как же, в новом спиньжаке, в крахмальной рубашке и при часах с цепочкой.

– Так что ж из этого? Я в сорокакопеечные хорошие бани. Туда все так ходят, там все в параде… Там высшее общество. Там такие франты приходят, что только держись. Раз я видел даже генерала в эполетах. Да еще как: в эполетах и с орденами… Вы бывали ли в сорокакопеечных банях-то?

– Ну, вот… Еще бы не бывать! А я только к тому, что вы и сами всегда в старенькой одеже и в ночной рубахе ходили.

– Ну, так что ж из этого? Ежели во всем старом, то, стало быть, не в сорокакопеечные бани ходил, а в простые.

Ну, да что об этом говорить! Я пойду. Я отпросился у старика, но все-таки, если старик меня спросит, то вы скажите, что в баню ушел.

Костя схватил узел с бельем и выбежал из квартиры. Выбежав на улицу, он вскочил в первые попавшиеся извозчичьи сани и скомандовал:

– На Гороховую!

Первым делом он отправился к портному Кургузу за ротондой для Надежды Ларионовны. Сердце его трепетало. Он то и дело торопил извозчика, а про себя шептал:

– Удивлю всех и поднесу ей эту ротонду вместе с букетом из оркестра при всей публике! Подносят же серебряные сервизы, серебряные самовары, целые куски материи на платье, так отчего же не поднести ротонды?

Портной Кургуз его встретил приветливо, с распростертыми объятиями.

– Боже мой, кабы чаще ко мне такой прекрасный молодой человек приходил! – заговорил он. – Чайку не прикажете ли? Пойдемте ко мне в квартиру. Кстати, я вас с моими дочерями познакомлю.

– Нет, нет, Исай Борисыч, не могу! Когда-нибудь уж в другой раз. А теперь я лечу к моей богине. Давайте мне мою ротонду и прощайте.

– Да ведь я на минутку вас прошу.

– И на минутку не могу.

– Ох, любовь, любовь! – вздохнул Кургуз и прибавил:

– Ну, приезжайте в другой раз, только поскорее. Вы ведь должны мне заказать хоть какую-нибудь пиджачную парочку. Расписку не забывайте.

– Нет, нет, я помню и приеду к вам в конце недели. Мне, в самом деле, нужно заказать себе черный сюртук.

Меховая ротонда была завязана в узел, и Костя, пожав Кургузу руку, выскочил из магазина.

– На Невский! В цветочный магазин! – скомандовал он извозчику.

Куплен был и букет из живых цветов.

Через полчаса Костя входил в швейцарскую «Увеселительного зала». Засуетились швейцары, сдергивая с него пальто.

– Постойте, постойте, – остановил их Костя. – Прежде всего, слушать команду. Вот этот маленький узелок останется у вас в швейцарской. Тут белье. А этот большой узел и кордонку с букетом вы снесете в оркестр, передадите капельмейстеру и скажете, что для Люлиной от Бережкова. Когда подавать на сцену – я сам скажу.

– Слушаем-с, ваше сиятельство.

– Да поняли ли, что я сказал?

– Все поняли, ваше сиятельство. Порядок известный.

– Ну, теперь снимайте с меня пальто. Или вот что, ротонду вы из большого узла выньте и так подайте капельмейстеру. Тут меховая ротонда, – суетился Костя.

– Хорошо-с, ваше сиятельство. Все исполним. Помилуйте, нам не в первый раз.

Из окна кассы выглядывала горбоносая фигура еврея-кассира и приветливо кивала Косте. Костя подошел к кассе и протянул кассиру руку.

– Оставил, оставил. Словно чувствовал, что вы придете, и загнул для вас билет первого ряда, – говорил кассир, сильно акцентируя по-еврейски.

– Спасибо, спасибо. Но разве сегодня так много публики? – спросил Костя.

– Ужас, ужас! И все какой публика! Самый первый сорт. Все на Люлину приехали. Все спрашивают: «Будет ли сегодня петь Люлина? Будет ли она петь?» Большущево актриса сделалась. Сам наш принципал сегодня пять фунтов конфектов ей в уборную послал, – рассказывал кассир.