Николай Лейкин - В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова

– Слышал, слышал, но только никуда она не поедет, – отвечал Костя, вспыхнув.

– То-то, уж пожалуйста, господин Бережков. Главное, уговорите ее, чтобы она не ехала. Голенастов ей предлагает четыреста рублей в месяц, и она вследствие этого хочет нарушить контракт, заплатить мне неустойку и уехать. Ну, зачем же так делать? Лучше честь честью… Я ей прибавлю пятьдесят рублей в месяц к жалованью и дам бенефисик. Можно подговорить кой-кого, чтобы подписались на подарок. То же на то же наведет. Голенастов предлагает ей четыреста и бенефис, а я даю теперь сто двадцать пять и бенефис, но зато Голенастов зовет только на три зимних месяца, а у меня она может служить зиму и лето. Зимний контракт кончится – летний заключим. Круглый год… Это надо принять в расчет.

И наконец, там дорога… Дорога чего же-нибудь стоит, а здесь, сидя на месте, не расстраивая своего гнезда. Ведь, как бы то ни было, у ней теперь все-таки и квартира есть, и мебель, и хозяйство. Все это продать надо, если ехать. Вы поговорите.

Караулов еще раз схватил Костю за руку и крепко пожал ее.

– Вы к ней? На сцену? – спросил Караулов. – Пойдемте вместе и давайте вместе ее уговаривать. Она давеча утром на репетиции чуть не на стену лезла: еду да еду в провинцию, в Курск… Уверяю вас, что ей нет никакого расчета. Я даже прибавил бы ей и больше жалованья, но ведь сборы все плохи. Я кругом в долгу как в шелку. На меня жиды насели и теребят. Я весь в жидовских руках.

– Сегодня-то сбор хороший, – заметил Костя.

– Только сегодня, – подхватил Караулов, заикаясь. – Я знаю, что это Люлина сделала, знаю, что она, но почем знать, что дальше… Будут продолжаться хорошие сборы, так я ей еще прибавлю. Вы так ей и скажите. Я привык таланты ценить, но что ж поделаешь, если средств нет! Вы так и скажите.

– Скажу, скажу. Я сам ни за что на свете не хочу ее отпустить, – отвечал Костя.

– Пожалуйста, Константин Павлыч. Константин Павлыч? Так, кажется?

– Точно так.

– А меня Василий Сергеев, сын Караулов. Очень приятно, что сошлись. Я уже давно замечаю вас в театре, но все не приходилось разговориться. Будемте знакомы.

– Очень приятно, – пробормотал Костя.

– Ну, так пойдемте на сцену и приступим прямо к Надежде Ларионовне на приступ, штурмом ее возьмем.

Караулов обнял Костю за талию и повел его на сцену.

Антрепренер Караулов, встретясь в кулисах с режиссером, остановился переговорить с ним о чем-то, а Костя юркнул прямо в уборную Надежды Ларионовны. Надежда Ларионовна стояла уже переодетая из костюма в платье и в сообществе тетки своей и двух каких-то молоденьких статисточек рассматривала только что поднесенную ей ротонду. Сброшенный ею костюм лежал на стуле. Сверху помещался букет. Тетка Надежды Ларионовны лизала языком черно-бурый лисий мех ротонды, потом терла его белым носовым платком и, смотря на платок, говорила:

– Кажется, не подкрашенный. А впрочем, бог весть…

Нынче отлично красят. Так красят, что и не узнаешь.

– Не подкрашенный, не подкрашенный, – отвечала Надежда Ларионовна, – Костя сквалыжничать не станет, когда у него деньги есть, а теперь он с деньгами.

Она обернулась и увидала Костю.

– Мерси, мерси, сто раз мерси, – сказала она, улыбаясь, и сделала ему ручкой. – Нате за это… целуйте руку… – прибавила она и, протянув руку, ткнула ему ее прямо в губы.

Костя чмокнул, хотел поймать ее руку, дабы поцеловать еще раз, но Надежда Ларионовна отдернула ее и пробормотала:

– Покуда довольно. Больше при посторонних не полагается. Остальное потом… После доцелуете…

– Нравится ли вам, Надежда Ларионовна, ротонда? – спросил Костя, млея от восторга.

– Смотрите, смотрите, он на похвалу напрашивается! Ну, подите, я вас поглажу по головке. Паинька-мальчик, пай…

Она сбила ему прическу и, топнув ножкой, прикрикнула:

– Ну, что ж стоите, как обалделый! Садитесь, так гость будете. Курите папироску, сегодня вам дозволяется.

Костя сел. Тетка Надежды Ларионовны обернулась и сказала:

– В Американских землях, говорят, когда входят, то со всеми знакомыми здоровкаются.

– Здравствуйте, здравствуйте. Я, кажется, всем сказал:

здравствуйте, – отвечал Костя, протягивая тетке Надежды Ларионовны руку.

– Ничего вы не сказали, ну, да уж бог с вами. Слушайте, а когда же вы мне-то беличье пальто?.. Ведь и мне вы тоже пальто обещали.

– Потом, потом, тетенька.

– Слушаю, племянничек. Суленого три года ждут. Только смотрите, посул не забудьте.

– Да полноте вам, тетенька, приставать-то! – оборвала старуху Надежда Ларионовна и спросила: – Константин Павлыч, вы сколько заплатили за ротонду?

– Да уж сколько бы ни заплатил. Нравится – ну и носи на здоровье.

– Дорого эта ротонда стоит, дорого, – сказала одна из статисточек. – Когда я у мадамы в мастерицах жила, то мы тоже такие ротонды шили, так тогда давалицы наши ужасти как дорого мех ценили. Пожалуй, тысячу рублей стоит.

– Тысячу рублей заплатили или меньше? – задала опять вопрос Надежда Ларионовна.

Костя молчал и таинственно улыбался.

– Да ведь я все равно узнаю от Шлимовича, сколько вы заплатили, – продолжала она. – Говорите.

– Девятьсот рублей. Даже можно так считать, что она много дороже мне обошлась.

– Не врете?

– Зачем же врать?

– Ну, спасибо вам. Еще раз скажу, что паинька-мальчик. Слышите, завтра пришлите мне парные сани. Я хочу в этой ротонде по Невскому кататься.

– Хорошо, хорошо.

– Ах, Надя, какая ты счастливая! А я так прошу, прошу у Николая Иваныча хоть куний воротник к пальту – и то не покупает, – сказала со вздохом статисточка.

– Вольно же тебе с музыкантом связываться! Ну что такое музыкант? Ну много ли он получает?

– Да ведь жених…

– Поди ты! Какой прок от такого жениха? Еще если бы музыкант-то был настоящий, а то дудка. За два рубля в вечер играет. Вот у меня саврасик… Правда, и он бывает иногда дрянь-мальчишка, но сегодня паинька. Знаете, за что вы сегодня паинька? – обратилась Надежда Ларионовна к Косте. – За то паинька, что придумали эту самую ротонду на сцену мне поднести. Я хотела вас ругать и даже очень ругать, а уж теперь и язык не поворачивается. И как это вы так придумали? Своим умом дошли или вас другой кто-нибудь надоумил?

– Своим. Только что ж тут такое? Букеты, обернутые вместо ленты шелковой материей на платье, подносят же, подносят разные серебряные сервизы и вазы, так отчего же букет, обернутый ротондой, не поднести? – доказывал Костя.

– Нет, я к тому, что вы всегда такой глупенький, а тут…

Верно, вас Шлимович надоумил?

– Ей-ей, своим умом. Я на тебя-то вот удивляюсь, как это ты нашлась, чтобы после поднесения надеть эту ротонду на себя и в ней выскочить?

– А что? Разве не хорошо?