Олег Давыдов - Побег. Роман в шести частях

Глядя под ноги, я все вспоминал, как натянуто прошел у нас обед, – как дулся Толик, как был рассеян Смирнов, да и мы с Ликой чувствовали себя из-за этого не в своей тарелке, хотя – что ж произошло?!

Тяжелая дождевая капля громко шлепнулась рядом, потом еще – и вдруг дружно, усиливаясь, зашелестело по всему лесу. Дождь загнал меня в плотно обросший ельником окоп на краю поляны – здесь можно было переждать любой ливень. Было видно, как на листе соседней березы постепенно скапливается крупная капля и затем медленно, как бы нехотя отделяясь, падает, словно малое солнце, на землю. Удары дождинок о листы были разнообразны, но все вместе создавали монотонную мелодию, понемногу настроившую и меня на грустный лад. Кто сидел в этом окопе лет сорок назад: немец? русский? фашист? коммунист? беспартийный? О чем он думал тогда? – так в своей сентиментальной печали гадал я, спасаясь от дождя, когда в его печальный лепет ворвался посторонний звук.

Он, этот звук, напоминал плеск весел, сопровождаемый скрипом уключин. Кто-то плывет на лодке? Но ближайшая лодка была, наверно, километрах в двадцати. Я тихонечко вынул голову из-под еловых лап: ничего – только, показалось мне, было что-то темновато; поднял вверх голову и увидал – тарелку. Она нависла над полянкой и, медленно снижаясь, вращалась вокруг своей оси.

В последние годы много написано о летающих тарелках – много среди этого недоразумений, попадаются и ценные наблюдения. Я ни с кем не собираюсь спорить из-за пустяков, не собираюсь давать никаких научных описаний летающих тарелок, классификаций и объяснений – это дело неблагодарное! – пусть читатель, если ему интересно, возьмет какое-нибудь руководство по этому вопросу и сам разберется, что здесь к чему. Моя задача другая: оставив в стороне все классификации и фальсификации, бьющие мимо цели, ввести вас в самую суть этой темной проблемы, в самую гущу этой столь тонкой, столь только умопостигаемой и неуловимой обыденным разумом материи:

Вскоре читатель поймет, что уже и ранее – вот до этого вот момента – я имел дело с тарелками, – имел с ними дело, не подозревая о том, – вскоре откроются странные тайны! Ну, смелее, читатель, подойди ко мне ближе – не бойся! – дай одеть на твою гордую выю сладкое ярмо веры – смелее, друг! – отбросив сомненья и страхи, вступи на чудный путь. Бодро шагай в этой упряжке, дабы вместе могли мы вспахать ниву моей истории, – доверься мне, брат! Ну же! – круглыми глазами ребенка взгляни на эту надвигающуюся громаду – она похожа на обыкновенную глубокую тарелку, покрытую перевернутой мелкой.

Тарелка наконец остановилась и зависла на двухметровой высоте, – зависла, и сразу под ней оказался человек: возник из ничего, проявился, сфокусировался, сконденсировался из дождя – что-то такое. Он воровато огляделся, расстегнул, деловито достал и, широко расставив ноги, начал мочиться. Моча была ярко-фиолетового цвета – сущий анилин – и светилась. Вот тут я и понял, что это тарелочник.

Тарелочник кончил – в тех местах, где упала моча, начала стремительно прорастать изумрудная свежая зелень, запестрелись роскошные чудо-цветы; из-за туч показалося солнце, позлатив своим светом последние крупные капли дождя; где-то в кроне древесной запела канарейка, из чащи вышел фальшивый заяц и лег под тарелкой у ног человека, который – я вдруг разглядел – имел зеленое лицо!

И тут мне тоже приспичило вдруг по малой нужде! Мог ли я утерпеть, удержаться? – нет! Моя моча была по-земному, по-человечьи желтоватого цвета – от нее шел легкий пар и характерный аромат. Я растроганно, сквозь слезу умиления, смотрел на эту короткую струйку и думал о судьбах человечества, о контакте – и вот он! В том месте, куда уструилась моча, проявилась нора, из нее вылезла лиса-чернобурка и помчалась за встрепенувшимся зайцем, канарейка умолкла… Тарелочник что-то сказал, но я не расслышал его, ибо прятал на место контактный прибор.

– Что? – спросил я и хотел еще что-то сказать. И уже открыл для этого рот, но ничего не сказал и не знаю, что мог бы сказать, потому что вдруг в голове смешалось все сразу, спуталось, закрутилось, екнуло сердце, и я потонул в потоке бессвязных мыслей, среди которых доминировало что-то вроде: тарелочники – это орудия … продукты деятельности цивилизации в которой нет ни одного существа подобного вам то есть ни один из них не может сказать о себе «я» ибо они всего лишь органы некоего может быть и могшего бы сказать «я» да только никогда никому не пришло бы такое под «я» же надо сейчас понимать способность моральной ответственности а не пришло бы такое как раз потому что некому противостать из подобных ибо подобных нет и потому в принципе не может встретиться с подобными что и есть цивилизация в которой нет ни одного существа, подобного вам то есть ни один из них не может сказать о себе я ибо они всего лишь органы некоего может быть и могшего бы сказать я да только никогда никому не пришло бы такое под я же надо сейчас понимать способность моральной ответственности а не пришло бы такое как раз потому что некому противостать из подобных ибо подобных нет и потому в принципе не может встретиться с подобными что и есть цивилизация в которой нет ни одного существа подобного вам то есть ни один не может сказать… – я ничего не сказал, а так и остался с открытым ртом, мысля вращающимися мельничными жерновами в голове.

Потом помаленьку стал выпутываться, приводить в порядок эти свои мысли, догадываясь уже, что это вовсе не мои мысли. Они как-то сами собой разомкнулись, прояснились, стали на что-то похожи, и, закрыв рот, я подумал с облегчением, что можно было бы, весьма приблизительно, сопоставить это с муравейником, но таким образом, что каждый муравей и весь муравейник в целом – есть мысли или, точнее, выражение мыслей этого существа. Можно было бы, наблюдая жизнь большого города с высоты птичьего полета – откуда не видно людей, – составить себе некоторое представление об этой цивилизации: вот работает завод, продукты его перевозятся поездами, вот строятся новые дома, вот разрушаются старые, вот едет автомобиль, вот летит самолет, и т. д. – все это делается само собой, и все это как бы спонтанные мысли организма города, город мыслит этими действиями.

Но надо помнить о разнице! Хаос мыслей города имеет своими носителями живых людей – тех, кто с тем или иным правом может сказать о себе: «я». И каждый один из этих «я», в принципе, может – хочется верить! – все это изменить: улучшить, разрушить и, главное, отвечать за это!

Совсем не то в цивилизации тарелочников. Там вообще нет никаких «я», и каждый орган, как бы он ни был сложен (а сложность некоторых из этих органов – лучше сказать «орудий» – беспредельна), – как бы ни был он сложен, все-таки всего лишь механизм. Вот, например, то , что стоит сейчас перед тобой, – только робот , а следовательно, не многим лучше обыкновенного заступа.