Наталья Давыдова - Вся жизнь плюс еще два часа

- Мы еще пересоветуемся с Гипропластом по этой части.

Дир энергично кивает, давайте действуйте, я на вас полагаюсь.

- Хотелось подождать еще Роберта Ивановича, но раз его нет, значит, ждать не будем, - обращается директор ко мне.

"А Роберт, значит, опять подводит, - думаю я. - Роберт, Роберт".

- Неважно. Детали уточним позднее. Я хотел вам сказать вот что. По вашему письму в Комитет принято решение создать компетентную комиссию, которая разберет ваш затянувшийся конфликт с лабораторией товарища Тережа, окончательно выяснит реальность тем, порученных вашей лаборатории и занесенных, как вы знаете, в государственный план. А также ознакомится с вашей новой работой, которую вы стали делать, мягко говоря, явочным порядком. Комиссия обследует работу лаборатории товарища Тережа. С этого и начнет, с истории вопроса, так сказать. Если не ошибаюсь, такая постановка дела соответствует вашему желанию.

- Да, - отвечаю я, - соответствует.

- Я председатель комиссии, будь она неладна, - говорит главинж.

- Товарищи собираются, - сообщает секретарша из дверей.

Я встаю, чтобы уходить.

- Может быть, у вас есть какие-либо пожелания по составу комиссии? спрашивает Дир.

- Нет.

- Ко мне у вас есть вопросы?

За дверью собираются товарищи, они скоро превратятся в комиссию, которая решит нашу судьбу. Здесь сидит председатель. Есть ли у меня вопросы к директору? Да, есть. Комиссия комиссией, конфликт конфликтом, а вопросы есть. Солнце бьет в раскрытые окна, горит на стеклах витрины, на лице Дира. Плывут золотые пылинки.

Мне надо нажаловаться на главного механика. Надо закупить хроматограф стоимостью тридцать пять тысяч в старых деньгах. Нужен никель или высоколегированная сталь "ЭИ943"... Нужно футеровать аппарат никелем или серебром. Нужны две квартиры, на худой конец квартира и комната. И это не все. Нужны аппаратчики.

Не время сейчас все это выкладывать. И все же я не своим голосом, стоя, невежливо, нервно перечисляю свои требования.

Мне кажется, что Дир втягивает в плечи маленькую лаковую причесанную голову и поеживается.

Тишина. Только беснуются золотые пылинки в воздухе. И главинж не находится, как пошутить.

- Сергей Сергеевич, нам срочно нужен хроматограф. Три с половиной тысячи, - настаиваю я.

- Четыре. По-старому - сорок.

- Разве это много для нашего богатого института? - спрашиваю я льстиво.

Скрытая в моем вопросе ирония до директора не доходит. Он счастливый человек, на иронию и юмор своих подчиненных он плюет.

- Хорошо, я подумаю, - отвечает он. Это почти означает - да.

Вбегает Роберт. Окидывает присутствующих смеющимся взглядом, в котором сквозит легкое отчуждение, - заседаете, все обсуждаете, все решаете. На посту замдира ему полагалось стать человеком-жертвой, но он им не стал. Не стал ничем из того, чем он мог стать.

- Сейчас освобожусь, - заявляет он и скрывается. Взгляд, который директор послал ему вслед, ласковым не назовешь.

В приемной оживленная Зинаида машет мне рукой. Она торжественна, как всегда, когда что-нибудь происходит.

- Как дела? - спрашиваю я механически.

- Выхожу на внедрение.

- Поздравляю.

А ей что? Она всегда выходит на внедрение.

- Плюс ко всему эта комиссия, - жалуется она мне.

В приемную входит Веткин.

- Меня звали? Зачем звали, ума не приложу. Зачем я понадобился в это святое время, конец рабочего дня. Что, зачем, почему? - говорит, округляя рыжие глаза, человек, который, позови его сам господь бог, и то знал бы, зачем его позвали.

Веткин садится на диван, поправляет носки и, не глядя, начинает изучать обстановку.

Появляется Леонид Петрович.

- Что опять случилось? - спрашивает он. Он трогает свой подбородок, на его большом грустном лице написано: "Помешали". На бывшем белом халате нет пуговиц, на рубашке, видной из-под халата, тоже оторвана пуговица. Он не знает, зачем его позвали. Узнает - удивится.

- Сергей Сергеевич просит, - объявляет секретарша.

- Идемте, товарищи члены комиссии, - говорит Зинаида склочно-победоносным тоном, направляясь к дверям. На ней новое платье.

- Ты моя хорошенькая, чтоб ты у меня всегда была здоровенькая, бормочет Веткин, поднимаясь с дивана.

- Маша, а вы? - спрашивает меня Леонид Петрович, заглядывая мне в глаза.

- А я - нет, - отвечаю я. - Без меня.

20

Последнее время у Ивановых часто бывают гости. Белла развлекается, чтобы не умереть с тоски, как она говорит с неясной улыбкой. Роберт тоже развлекается, потому что она развлекается.

Только что звонил Роберт. Мне идти не хочется, нет настроения. Я поднимаю телефонную трубку. Коммутатор общий для двух институтов и завода. Если скажешь: "Пожалуйста, город", - не дадут, ответят: "Занято". А если гаркнешь "Горр-од!" без "пожалуйста", - дадут.

Всегда забываю не говорить "пожалуйста".

- Почему тебя до сих пор нет? - спрашивает Роберт. В трубке музыка и смех. - Обидимся, если ты не придешь. Иду открывать тебе двери.

Сегодня суббота, дома тоскливо. Все-таки одиноко, хоть я стараюсь уверить себя, что мне прекрасно. Пойду. Может быть, там будет Леонид Петрович.

Роберт встречает меня в дверях в белой рубашке с закатанными рукавами, показывает штопор, называет его: "Спутник химика". Развлекается.

Незнакомцы, двое мужчин и женщина, танцуют под громкую музыку. Принадлежность их к миру науки и техники выражается лишь в умении обращаться с магнитофонными лентами.

- Кто они? - спрашиваю я Роберта. Он смотрит на меня отчаянно-веселым взглядом человека, у которого плохи дела.

- Москвичи, - отвечает Роберт, - ей-богу.

Белла тоже танцует в своем костюме мойщицы автомобилей.

- Подружка, иди к нам танцевать! - кричит она. - Все старухи в Чехословакии танцуют твист!

Незнакомцы восхищенно смеются, глядя на нее. Они перекидываются репликами и кого-то все время хвалят.

- Изумительный парень...

- Танцуем мамбо! - кричит Белла.

- А есть там один человечек, Сергей Иванович Ляпкин, это еще более изумительный парень. Занимается водными лыжами.

- Господи, кто? - спрашивает Белла, продолжая отплясывать.

- Серега Ляпкин.

- Ляпкин, Ляпкин. Он занимается водными лыжами.

- ...Как у этого столба-а нету щастья ни когда-а... - запевает Веткин.

Он поет выразительно, с той хулиганской выразительностью, с какой он все делает и говорит, а также и поет. В его песне мало слов, только эти:

- ...Ка-ак у этого столба-а нету щастья никогда-а-а.

- Что мне делать, - говорит Роберт мне тихо, - я влюблен в свою жену.

- Ка-ак у этого столба-а... - поет Веткин.

- Хорошо я танцую? - спрашивает Белла. - Ноги у, меня не толстые?

- Эмансипе, - говорит Веткин.

- А она в меня не влюблена, - говорит Роберт.

Белла рассказывает громко:

- ...на двадцатом километре повернете и поедете по проселочной дороге. Дорога неважная, это честно.