Герман Мелвилл - Редберн: его первое плавание

Я хорошо помню первый раз, когда я увидел его, и как я был поражён его взглядом, уже тогда остановившемся на мне. Он стоял у судового руля, будучи первым человеком, который подоспел к рулю, когда рулевого отозвал штурман, ведь этот Джексон был всегда начеку в поисках лёгких занятий и объяснял причиной стремления к ним своё слабое здоровье, хотя я раньше думал, что для человека со слабым здоровьем он был очень скор на ноги, по крайней мере, когда хорошее место должно было подвернуться; впрочем, возможно, это было только своеобразное судорожное напряжение при сильных стимулах, не чуждое, как известно, самым великим калекам. И пусть матросы были всегда очень недовольны любым проявлением дедовщины, как они называли это, – то есть любой вещи, которая дарила усладу избавиться от совсем тяжёлой работы, – всё же я наблюдал, что хотя этот Джексон был печально известным старым «дедом» всё путешествие (я имею в виду, что он не выполнял никакой опасной работы, от которой он был далёк, как от виселицы), он и вправду был великим ветераном в этом рейсе и тем человеком, кто, должно быть, прошёл невредимым через многие кампании; всё же они никогда не предполагали называть его так в любом случае и не позволяли ему узнать, что они думают о его поведении. Но я часто слышал, что они весьма жёстко отзывались о нем за глаза и, представая перед ним, тут же ласково спрашивали о его здоровье. Все они стояли в смертном страхе перед ним, и съёживались, и подлизывались к нему, как стая спаниелей, и использовались, для того чтобы потереть его спину, после того как его раздевали и укладывали на койку; и для того чтобы выйти на палубу и в камбуз немного подогреть для него холодный кофе; и для того чтобы набить его трубку и дать ему жевательного табаку; и подлатать его жакеты и штаны; и для того чтобы следить, и склоняться, и нянчить его всю дорогу. И он всё время сидел, хмурясь на них, и находил ошибки в том, что они делали; и я заметил, что те, кто делал больше всего для него, те больше всего перед ним и съёживались, и им он больше всех причинял обид, в то время как к двоим или троим, больше державшимся в стороне от других, он относился немного иначе. Не мне говорить, что заставляло команду целого судна так подчиняться прихотям одного бедного несчастного человека, каким был Джексон. Я только знаю, что так было, но я не сомневаюсь, что если бы у него в голове был голубой глаз или он имел бы лицо, отличное от того, что у него действительно было, они бы не пребывали в таком страхе от него. И ещё удивило меня, когда я увидел одного моряка, удивительно крепкого и добродушного молодого человека из Белфаста в Ирландии без какого-либо статуса или влияния среди команды, когда на него, наоборот, кричали, и подавляли его, и поддавали ему, и делали посмешищем; и больше всего это зло и унижение исходило от Джексона, который, казалось, ненавиделего всем сердцем из-за его большой силы и личной чистоты и особенно из-за его красных щёк.

Но тогда этот белфастец, хотя он и отправился в качестве матроса, матросом настоящим не был, и это всегда принижает человека в глазах команды судна, я имею в виду, что когда он отправился в качестве матроса, он не был способен выполнять все обязанности. Ведь матросы имеют три класса – матрос, младший матрос и юнга, и они получают разное жалованье согласно их разряду. Обычно в команде судна из двенадцати человек есть только пять или шесть матросов, которые, если они докажут понимание своих ежедневных обязанностей (и это тоже немаловажный вопрос, как я потом, возможно, покажу), присматривают и думают о большинстве младших матросов и юнг, которые почитают свои важные тужурки и придерживают свои слова в своих сердцах.

Но из-за этого вам не стоит думать, что юнгами на борту торговых судов называют всю молодёжь, хотя, будьте уверены, я сам был назван юнгой и юнгой же и был. Нет. В торговых судах под юнгой подразумевают новичка, человека сухопутного, отправившегося в своё первое путешествие. И не берите в голову, вполне ли он стар, чтобы быть дедушкой, когда все продолжают называть его юнгой и на нём лежит мальчишеская работа.

Но я отклоняюсь в сторону от того, что собирался сказать о Джексоне, прекратившем спор между этими двумя матросами на баке после завтрака. После того, как они некоторое время спорили о том, у кого из них было самое длинное плавание, Джексон велел им замолчать и затем предложил одному из них открыть свой рот, для чего сказал, что может назвать возраст матроса точно так же, как возраст лошади – по её зубам. Поэтому человек рассмеялся и открыл свой рот, и Джексон заставил его подойти к люку, через который лился свет с палубы, и затем велел закинуть ему голову назад, покуда изучал его и немного поковырял своим складным ножом, как бабуин, вглядывающийся в бутылку портера. Я переживал из-за бедняги точно так же, как если бы увидел его в руках сумасшедшего парикмахера, выражающего желание перерезать горло человеку, сидящему в шейных колодках под намыленной для бритья пеной. Ведь я следил за взглядом Джексона и видел, что он хватал, и приближался, и удалялся, и очень быстро, словно раздвоенный змеиный язык, и так или иначе, но я почувствовал, что он будто бы стремился убить человека, но, наконец, стал более сосредоточенным, сказав в заключение своей экспертизы, что первый человек был старейшим матросом из-за вершин его зубов, более высоких и более стёртых, что, в свою очередь, сказал он, явилось результатом поедания большого количества твёрдых галет, и это было причиной, по которой он смог назвать возраст матроса так же, как и возраст лошади.

При этой сцене все они повеселели и посмотрели друг на друга, как бы говоря: мальчики, давайте смеяться, и они действительно рассмеялись и приняли сказанное за удачную шутку.

Так всегда было с ними. Они считали обязательным для себя вскрикивать каждый раз, когда Джексон говорил что-либо с усмешкой, это показывало ему, что им смешно то же, что и сам он считал забавным, хотя я слышал много хороших шу ток от других людей, не встретивших и улыбки. И однажды сам Джексон рассказал действительно забавную историю (сказать по правде, он иногда шутил, что бывало, когда его спина не болела), но с серьёзным лицом, тогда, не понимая, что он имел в виду, ради ли смеха или ради чего-то другого, все они сидели, не двигаясь, ожидая дальнейших действий, и смотрели довольно озадаченно, пока, наконец, Джексон не заревел на них, как на кучку дураков и идиотов, и не сказал их бородам, в чём было дело: он намеренно принял серьёзный вид, чтобы увидеть, будут ли они выглядеть столь же серьёзно. Ведь даже когда он говорил что-то, то эти слова должны были создавать между людьми трещину. И оттого он презирал, и глумился над ними, и презрительно над ними всеми посмеивался, и вспыхивал в таком гневе, что его углы его губ начали слипаться вместе с настоящей белой пеной.