Лев Толстой - (Не)запрещенное цензурой. О Боге, религии, церкви

Говоря о русском духовенстве, Розанов отделяет его от всего русского общества, от России. В его интерпретации Русская Церковь является институтом совершенно отдельным, замкнутым. Члены этого института заняты проблемами внутреннего характера, т. е. отношением со светской властью, «экономическим своим обеспечением или, вернее, полной необеспеченностью» (19, с. 365), внутренними раздорами; так что талант великого писателя, его глубокие нравственные и философские поиски явились для духовенства только «вздором и баловством барской души». Это – непонимание со стороны духовенства. Стараясь быть объективным, Розанов рассматривает и сторону Толстого. Автор статьи отмечает, что «темнота и корыстолюбие», «мелкая бытовая неряшливость», «непрямота в отношении к богатым людям» и «равнодушие к нравственному состоянию народа» – все эти «мелкие специфические личные недостатки и пороки» Русской Церкви не могли остаться незамеченными для Толстого. И тем не менее в любвеобильной Русской Церкви звучат молитвы о доброте и прощении, а «духовное настроение полно нежности, деликатности, глубокого участия к людям». Эти основные противоречия Русской Церкви обострились к концу XIX века, следствием чего, очевидно, явилось возникновение и развитие секуляризма в России. Эти же противоречия глубоко вошли и в светскую жизнь, где «не плоть, а дух растлился», и где каждый «свет обретши, ропщет и бунтует» [2] Цит. стихотворение Ф. Тютчева «Наш век» (Не плоть, а дух растлился в наши дни). . Возможно, такое общество было более восприимчивым к появлению новых теорий и толстовская идея непротивления, его «новая мораль» если не были приняты полностью, то, по крайней мере, нашли в нем определенный отклик. Далее Розанов пишет: «Бывали случаи в России, что темный человек зарежет на дороге путника; обшаривая его карманы, найдет в них колбасу, тогда он ни за что не откусит от нее куска, если даже очень голоден, если убийство случилось в постный день, когда церковью запрещено употребление мяса. Это ужасный случай, но он действителен» (19, с. 359).

Но самую главную «великую задачу» русского духовенства и Церкви – «выработку святого человека, самого типа святости» – по мнению Розанова, Толстой «просмотрел». Образ русского святого, «божьего человека», ушедшего в тишину пещеры или шалаша, терпящего голод, холод, нужду, затем духовно очищенного и возвратившегося с Богом в душе, особенно близок и мил Розанову. Именно в воспитании стремления к святости у русского человека видит он основную функцию русского православия. Этот святой дан русской Церковью, церковным духом, церковными молитвами о доброте, кротости, примирении всех людей, прощении обид, неосуждении ближнего и т. д. Словом, он явился воплощением всего лучшего, что несло в себе русское православие. Вернувшись из уединения, русский святой или странствует, или поселяется вблизи монастыря, но, как пишет сам автор, никогда в самом монастыре.

Что касается Толстого, то как раз, критикуя официальное духовенство, он не только не «просмотрел» русских святых, но проникся глубоким уважением и симпатией к таким «божьим людям», странникам и богомолам, о чем свидетельствует личная переписка и дневниковые записи писателя.

Однако, несмотря на попытку объективного анализа взглядов писателя, Розанов тем не менее вносит большую долю субъективности. Он высоко оценивал духовную основу Церкви и, увлекшись определением своего отношения к внутреннему и внешнему ее проявлению, «просмотрел» главное в неприятии Толстым этого института. Отношение Толстого к Церкви выразилось не только и не столько в критике пышных церковных служб и властолюбия духовенства, сколько в осуждении страшных противоречий между нравственными проповедями и фактическим проявлением нравственности ревнителями православной веры, их фарисейством.

Деятельность Льва Толстого не оставила равнодушным и великого русского философа Николая Бердяева. Если опустить его эмоциональность и политическую ангажированность, большую долю субъективизма, категоричность и жесткость оценок, четко проступающую личную обиду периода 1918–1920 гг., когда он обвинял писателя во всех грехах русской революции, то уже в 1946 г. менее эмоционально и более взвешенно в книге «Русская идея» Н. Бердяев допускает возможность духовной основы у Толстого, а также нетерпимость всякого насилия. Философ считает, что, несмотря на отличие Толстого от проповедников западного христианства и некоторой близости к буддизму, все же «русская человечность ему очень свойственна… толстовское учение о непротивлении, толстовское отрицание насилий истории могло возникнуть лишь на русской духовной почве» (11, с. 125). Если в 1918 году критик противопоставлял Толстого-художника Толстому-мыслителю и моралисту, то в 1946-м автор выступает против своего же противопоставления. Несомненно, писатель Толстой в гениальной художественной форме выразил религиозные, философские и нравственные идеи Толстого-моралиста. Причем идеи эти возникли не вдруг, в момент перелома его мировоззрения, а постепенно накапливаясь, отражались уже в ранних произведениях. Это справедливо замечает и Н. Бердяев: «Основные толстовские мотивы и идеи можно уже найти в ранней повести “Казаки”, в “Войне и мире” и “Анне Карениной”. Там уже утверждалась правда первичной народной жизни и ложь цивилизации, на которой покоится жизнь нашего общества» (12, с. 9). Вся глубина толстовского мышления, вся сила его анархизма в том, что он решился противопоставить «Царство Божие» «царству кесаря», закон Бога закону мира. Всей силой своего духа он восставал против смешения теоретического признания евангельских основ и полного пренебрежения ими в практической жизни, «… и это делает ему великую честь, хотя бы его религиозная философия была слабой, его учение практически неосуществимым» (12, с. 99). В сборнике «Из глубины» в 1918 году Н. Бердяев писал, что грех и покаяние были неизвестны Толстому. Это отчуждало его от христианства и делало чуть ли не врагом православия. В «Русской идее» автор придерживается почти противоположного мнения: Толстому не только знакомы греховность и склонность к покаянию, потребность в самоисправлении, но это осознание он получил от православия. Даже нигилизм его суть православная основа. И, наконец, завершая описание пути Толстого в «Русской идее», Н. Бердяев говорит не о «преодолении» толстовских взглядов, а, напротив, призывает узнавать и изучать его. «Отказаться от Льва Толстого значило отказаться от русского гения, в конце концов отказаться от русского призвания в мире» (12, с. 125). Впрочем, это не значит, что автор принимает всю религиозно-философскую систему Льва Николаевича, но иллюстрирует потребность в изучении толстовских идей и места, которое они по праву должны занять в истории христианства.

Читать дальше