Михаил Арцыбашев - Женщина, стоящая посреди

Когда поезд ушел и ровные блестящие рельсы пути опустели, вместе с ними опустела и душа Нины. Вся ее напускная веселость исчезла, и она смотрела как мертвая.

— Ну что же, Нина Сергеевна… Проводили, пора и домой!.. Я провожу вас, — сказал актер, которому наконец стало жаль ее.

Они вышли на подъезд, взяли извозчика и поехали по бесконечным улицам, по которым уже горели веселые живые огни.

Актер все время что-то говорил, видимо стараясь развлечь Нину, но она сидела потупившись, и в душе ее стучало мертвое, страшное слово: «Конец!..»

И вдруг точно молния осветила перед нею все: Нина как будто только сейчас поняла, что сделали с нею. В голове у нее помутилось, и такая жалость к самой себе и такая тоска охватили ее, что Нина подумала, будто сходит с ума. Был момент, когда вся душа ее возмутилась, и воспоминание об Арсеньеве пронизала страшная злоба. Как смел он так поступить с нею, как смел не подумать о том, что она пережила и выстрадала…

Но чувство это было мимолетно и сменилось одним страшным сознанием, что он уехал и никогда она не увидит его больше. Никогда уже нельзя будет пойти в этот знакомый милый номер, увидеть Арсеньева, целовать и обнимать его. Нине вдруг показалось, что она мало воспользовалась этим временем, что многое осталось невысказанным и неиспытанным, и стало страшно за те часы и минуты, которые она потеряла безвозвратно.

Город, с огнями, домами, населенными тысячами людей, ярко освещенными трамваями, грохотом и шумом кипящей жизни, показался ей мертвой пустыней.

Все что угодно, только бы не одиночество, только бы не возвращаться домой, не оставаться наедине со своими мыслями и тоской.

Актер все что-то говорил, утешал ее. Нина посмотрела на него безумными глазами.

— Ну, полно, полно, Нина Сергеевна!.. Все равно не вернешь!.. И ведь вы знали это!.. — сказал он с безграничной жалостью, потрясенный ее отчаянным взглядом, взял ее руку и стал гладить, как дитя.

Нина уже привыкла к этому актеру и не находила его таким неприятным и наглым, как в первый день знакомства. Притом актер был с Арсеньевым ближе, чем все другие. Он показался ей последним звеном, еще связывающим ее с прошлым, и Нина ухватилась за него, как за последнюю надежду. Ей стало страшно, что и он уйдет от нее.

— Поедемте куда-нибудь… — умоляюще сказала она. — Я не могу, не могу так!..

В голосе ее были мольба и отчаяние. Актер быстро воровски взглянул на нее и в голове у него мелькнула мысль;

«А вдруг!.. Чем черт не шутит!»

И когда они, сидели вдвоем в отдельном кабинете, он уже сторожил каждое ее движение, подливал вина, брал за руки, выражал усиленное сочувствие и в глазах прятал что-то жадное и скверное.

Нина пила первый раз в жизни. Ей хотелось напиться, забыться чем угодно, только бы утолить ту страшную тоску, которая, как тошнота, душила ее. Он взял ее пьяную, растерзанную, взял грязно, без страсти, и Нина отдалась ему, точно мстя кому-то за свою изуродованную душу. Ей казалось, что этим она сделает невозможным самое воспоминание об Арсеньеве.

Их связь не продолжалась, потому что была не нужна ни ей, ни ему, хотя актеру и было чрезвычайно лестно, что он стал преемником знаменитого писателя.

Луганович был уже женат и имел двух детей, мальчика и девочку.

Во второй половине сентября он по делам приехал в Москву, а дня через три после приезда его позвали к телефону.

Знакомый адвокат Вержбилович звал его в ресторан, где целая компания кутила в отдельном кабинете.

— Кстати, увидите свою старую знакомую! — сказал Вержбилович.

— Какую?

— А вот приезжайте, сами узнаете!.. — лукаво ответил приятель.

Луганович вернулся в номер, наскоро закончив, запечатал письмо к жене, переоделся и поехал по указанному адресу.

Он совершенно не догадывался, о какой старой знакомой говорил Вержбилович, но ему хотелось, чтобы это была нарядная, красивая и легкодоступная женщина. Вырвавшись из дома, из знакомой, слегка уже надоевшей семейной обстановки, он чувствовал себя в этом большом, незнакомом городе молодым, свободным и сильным, и ему бессознательно хотелось какого-нибудь легкого пикантного приключения.

В коридоре ресторана было шумно и гадко. Пахло чадом кухни и вином. Торопливо, всем телом изгибаясь при встрече, проносились лакеи с подносами и бутылками. Но эта обстановка только возбуждала Лугановича и усиливала в нем желание какой-нибудь интересной встречи.

Предшествуемый предупрежденным лакеем, ой шел мимо закрытых однообразных дверей отдельных кабинетов, за которыми слышались возбужденные голоса, обрывки пения, смех, звон стекла и звуки расстроенного пианино. В одну полураскрытую дверь, из которой вышел лакей с целой горой грязных тарелок, он мельком заметил яркий свет, раскрасневшиеся лица, разноцветные пятна женских туалетов и чьи-то розовые обнаженные плечи. Атмосфера всеобщего бесшабашного веселья охватила его.

— Пожалуйста, сюда, — сказал наконец лакей и посторонился, открывая дверь.

Луганович переступил порог и сразу был оглушен приветственными криками.

Сначала он даже не разобрал, кто кругом него.

Сильно подвыпивший Вержбилович, на черной бороде которого висел кусочек раковой шейки, покачиваясь, встал ему навстречу.

— Ну, вот милуша, что приехал!.. А мы, брат, кутим!.. Воронов десять тысяч сцапал… Спрыскиваем!.. Идем, я тебя познакомлю.

Он обнял Лугановича за талию и подвел к столу.

Все мужчины оказались Лугановичу знакомыми, кроме маленького горбатого литератора и самого виновника торжества Воронова, толстого до ожирения, громадного мужчины, известного адвоката по гражданским делам. Дам было только две. Одна — маленькая, хрупкая, с открытыми худенькими плечами и прикрытой газом грудью, с венком бледных незабудок на слабых пепельно-светлых волосах. Другая — сильная, полная и красивая женщина, с большими темными глазами, яркими губами и пышной прической. На ней было белое, точно обливавшее ее, платье, соблазнительно оттенявшее бело-розовое тело на полной открытой груди и великолепных плечах. На корсаже у нее алели какие-то яркие цветы, и вся она была яркая, сильная, смелая.

Горбатенький литератор что-то говорил ей, почти ползая губами по ее голому плечу, но она не слушала и смотрела на подходившего Лугановича каким-то странным, знакомым, любопытным взглядом.

Маленькая женщина оказалась известной актрисой императорского театра, брюнетку же Вержбилович представил так:

— Нина Сергеевна Факельсберг…

Эта фамилия ничего не сказала Лугановичу, но когда он пожимал ее красивую обнаженную руку, Нина Сергеевна взглянула ему прямо в глаза, улыбнулась как знакомому и сказала:

— Не узнаете?..

И он вдруг вспомнил. Мгновенно промелькнули в памяти далекие годы, дачи, зеленый лес, студенческие времена, обрыв, Раиса Владимировна, инженер Высоцкий и сама Нина, милая, светлая девушка с большими глазами.