Александр Зиновьев - Зияющие высоты

Когда Крикун окончил начальную школу, родители стали решать его судьбу. Пусть сапожником будет, сказал Отец. У него руки золотые. Пусть учится на портного, сказала Мать. Он такой сообразительный. Его надо учить дальше, уговаривал школьный учитель. Пятьдесят лет учу детей, а такого не видывал. Такие рождаются раз в сто лет. Он может стать гордостью нации. Отец и Мать не знали, что такое нация, хотя определение нации Хозяином уже долбили во всем Ибанске, и спорить не стали. Пусть учится дальше, сказал Отец. Как-нибудь выкрутимся. Выкрутимся, заплакала Мать. Да и что ему тут с голоду околевать. Собрали кое-какое рванье. Продали дедовские воскресные сапоги, давно не стрелявшее отцовское ружье и чудом уцелевшее материнское обручальное кольцо. Надели на шею Крикуна медный крестик и отправили в город к Дяде. Дядя поставил на кухне коммунальной квартиры в сыром подвале ящик, нагрузил его картошкой на зиму, бросил сверху рваное грязное одеяло и выругался матом. Живи, коли так, сказал он. И ушел пропивать задаток.

Долго ругались соседи. Но народ добр, когда у него нет ничего. К вечеру кто-то покормил мальчика. Кто-то сказал, живи, раз такое дело. Ладно, сказал Крикун. И сжался в комочек под рваным несогревающим одеялом. И в голове его само собой сложилось такое:

Он думал, что это стихи. Но это была беспросветная проза. Ибанская жизнь для стихов еще не годилась. Стихи были ложь.

Как пролетело время! Давно ни за что погиб Отец. Давно умерла изможденная даровой работой Мать. Давно разбрелись по свету и приткнулись к чужой жизни братья и сестры. Давно изменила и ушла в лучшую жизнь жена. Отреклась дочь. Исчезли друзья. Предали сообщники. От призраков бытия не осталось ничего. Что это, спросил себя Крикун. Я же был добр, смел, трудолюбив, бескорыстен, честен. Что это? Жизнь, ответил он себе. Обыкновенная заурядная жизнь. Это история мимоходом и невзначай прошла через мою душу.

А времена изменились, несомненно, к лучшему, сказал Супруга на новоселье у Сотрудника, обнажив сорокалетние жирные ляжки с фиолетовыми жилами и заграничными штучками, которым пока еще нет приличного названия в ибанском языке. Мы многого добились. Вот я только что из Англии, например. Читала лекцию о будущем развитии сортиров в ибанском обществе. Успех колоссальный. Читала почти без переводчика. Так меня послали, а не Троглодита. И не Секретаря. И даже не Академика. Я завтра еду в Италию, сказал Мыслитель, закинув одну вельветовую штанину на другую и поглаживая волосатой лапой с грязными ногтями облезлую лысину. Руководителем группы матерей-одиночек. Симпозиум по проблемам зачатия без отцов и без презервативов. Полностью с вами согласен, рыгнул Сотрудник. Историю вспять не повернешь. Не позволим! Не те времена. Сослуживец угодливо захихикал, помог Сотруднику добраться до туалета, отделанного под мрамор, и расстегнул ему ширинку. Из ширинки вылез старый член с довоенным стажем и похлопал Сослуживца по плечу. Маладэц, сказал он добродушно и сплюнул Сослуживцу в рожу. И они решили вместе написать книгу о борьбе идей нашего века.

Когда Хозяин, сдох, как и жил, противоестественной смертью (он, по слухам, подавился своей собственной цитатой), член Хозяина набальзамировали и положили в Пантеоне величайших граждан Ибанска. Но лафа была слишком кратковременной. Не успел он растолкать соседей и занять подобающее ему центральное место, как на трибуну вылез Хряк и" спотыкаясь на всех гласных, согласных и шипящих, прочитал знаменитый разоблачительный доклад. Член пришлось изъять из Пантеона и временно зарыть снаружи как какого-нибудь рядового руководителя государства. Могилу завалили цементной плитой, так как член имел тенденцию напоминать о себе. На плите написали: видный деятель какого-то движения начала века. Забегаловку переименовали в Павильон. Художник намалевал на стене новую картину, более отвечающую духу времени. Он изобразил трех здоровенных полуголых баб с загорелыми рожами и пятками и одного здоровенного полуголого механизатора. Механизатор (так стали называть трактористов, конюхов и счетоводов) держал недозревшее яблоко и не знал, какой из баб его отдать. А бабы хихикали от удовольствия, физиономия механизатора выражала нечто аналогичное тому, что выражала физиономия Хряка в Америке, когда ему не успели подсунуть следующую страницу речи, а когда подсунули, оказалось, что не ту. Если бы это была поллитровка, думал Механизатор, я бы ее мигом разлил поровну на этих трех потаскух. А тут задачка, скажу я вам. Без кибернетики не обойдешься. Под картиной на мраморной плите высекли стих Литератора:

Внизу мелкими буквами высекли примечание: в слове мясу ударение на втором слоге. Зарождающиеся ибанские интеллектуалы облюбовали Павильон для своих попоек и основопотрясающих бесед и стали называть его Тремя грациями, поскольку были образованными и критически настроенными.

Дайте мне любые исходные предпосылки, говорил тогда Шизофреник, и я выведу из них любое общественное устройство. Какое хотите. На заказ. Из допущения свободы и равенства выведу отеческий террор и привилегии. Из допущения насилия выведу разгул свирепой демократии. Содержание предпосылок не играет роли. Для построения любого общества достаточно иметь некоторое множество индивидов и предоставить их самим себе. Задать им какую-нибудь цель, и пусть творят, что заблагорассудится. Содержание цели тоже безразлично. Пусть хотя бы даже ваш сверхгениальный изм. Цель есть лишь организующая форма истории. Проделайте достаточно большое число экспериментов в одинаковых условиях и получите все логически мыслимые варианты. Никакой исторической необходимости того или иного варианта нет. Строго научно можно говорить лишь о степени вероятности возможных вариантов, что не имеет никакой прогностической ценности в случае индивидуальных событий. Историческая необходимость есть лишь идеологическое извращение прошлого с намерением оправдать настоящее и обеспечить какие-то гарантии на будущее.