Александр Зиновьев - Зияющие высоты

Брать языка - целая наука, говорит Убийца. Язык, например, должен быть самым информированным человеком в армии противника. Потому желательно взять начальника генерального штаба. И притом он должен быть таким, чтобы на его пропажу никто не обратил внимания. Потому желательно взять какого-нибудь сачка из хозвзвода. Как это совместить в одном лице? Очень просто: хватай первого подвернувшегося под руку. По этому принципу мы и действовали под К, говорит Сержант. Перешли линию фронта. Ночь темная, глаз выколи. Наткнулись на какого-то человека. Схватили. Кляп в рот. Сунули в мешок. И айда обратно. Одного своего потеряли где-то. Пришли в часть. Сняли мешок. И что же? Оказывается, свой парень. Из соседней дивизии. Тоже в разведку ходили. А они нашего тяпнули! Представляете, как их допрашивали!! Зачем им язык, говорит Мерин. И так же все ясно. Тут же все на виду. Попросили бы - я бы им за пять минут нарисовал, что и где. Кто ты такой, говорит Убийца. Тебе верить нельзя. Нельзя, говорит Мерин, так зачем же в разведку посылают. Это другое дело, говорит Убийца. Твое дело - взять языка. Верить будут языку, а не тебе. Почему, говорит Мерин. Потому, что он враг, говорит Убийца. Им без языка нельзя, говорит Сержант. Положено брать языка. С них спросят. Сержант мудр, говорит Интеллигент. Они играют по своим правилам. Играют за наш счет, говорит Мерин. Играют всегда за чужой счет, говорит Интеллигент. Вот что, братцы, говорит Сержант. Выхода у нас нет. Так что этого идиотского языка надо взять во что бы то ни стало. Авось кто-нибудь из нас и уцелеет.

Вы слишком мрачно смотрите на жизнь, говорит Журналист. Правительства всегда и везде проводят политику кнута и пряника. Кнут вы получили. Теперь ждите пряник. Вы правы, говорит Неврастеник. Но Вы не учитываете одну нашу особенность. Вы предполагаете, что кнут и пряник достаются в одинаковой мере одним и тем же лицам. Но мы - вымышленные персонажи в вымышленной стране. У нас бьют одних, а пряник дают другим. Причем, когда дают пряник, первых опять бьют. Вы о нас, ибанцах, думаете так, будто мы все находимся в одинаковом положении и не вступаем между собою в свои внутриибанские отношения. А между тем почти все, с кем Вам приходится иметь дело и кто Вам жалуется на свою горькую судьбу, принадлежат именно к тем кругам, кто имеет пряники и держит кнут в своих руках.

А где критерии настоящего и ненастоящего искусства, спрашивает Ученый. Лично для меня тут проблемы нет, говорит Неврастеник. Вот, например, я зашел в мастерскую к Художнику. Смотрю и чувствую, что в принципе такое я научиться делать могу. Значит это - барахло. Теперь я в мастерской Мазилы. Смотрю и чувствую, что если я буду учиться даже сто лет, я никогда не смогу сделать такое. Аналогично в поэзии. Вот, пожалуйста, стихи Литератора в сегодняшней газете. Я такое могу сочинять километрами. Значит это дерьмо. Я всего Литератора мог бы придумать за полгода. А вот стихи О - никогда. Вы слишком высокого мнения о своих способностях, говорит Ученый. Наоборот, говорит Неврастеник. Я бездарен. Ну, хорошо, говорит Ученый. Попробуйте, сочините что-нибудь. Извольте, говорит Неврастеник. Если запнусь на минуту, засчитайте мне поражение.

Мы, говорит Мерин, подползли вплотную. Вдруг как рванет! Я с Убийцей спрятался в воронку. Вылезли двое ихних. Зачем? А кто их знает. Мы одного пристукнули, и домой. Немного осталось, как Убийце прямо в жопу залепили, сволочи. Пришлось двоих переть. Теперь может судимость снимут, говорит Пораженец. В школу обратно отправят. Везет же людям! Не могу поверить, что Интеллигента нет, говорит Уклонист. Это несправедливо. Почему? Не могу объяснить. Сержант, Убийца - это справедливо. Война. А Интеллигент - это несправедливо. Послушайте, что я сейчас сочинил, говорит Паникер.

Неплохо, говорит Мерин. Если выкинуть "е.... мать", в газете могут напечатать. Лучше наоборот, говорит Уклонист. Напечатать "е.... мать", а остальное выкинуть.

После интервью для меня сложилась странная ситуация, говорит Мазила. С одной стороны, дела пошли лучше, с другой, застопорились. По одному и тому же делу одни стали торопить, хотя им должно быть наплевать, а другие стали затягивать, причем - наиболее заинтересованные. Оживились старые стукачи, о которых я и думать забыл, а постоянно действующие стукачи-друзья, не вылезавшие из мастерской, все испарились. Ничего особенного и странного, говорит Неврастеник. По законам системы все, причастные к твоим делам и твоей персоне, должны отреагировать. Пока никто не знает, как. Обозначают готовность отреагировать так, как прикажут. Стараются пронюхать, какие будут установки. На всякий случай держат в запасе ту и другую возможность. Установки нет, ибо там тоже еще не знают, как быть. Начинается брожение, в результате которого что-то получится. Что именно - трудно предсказать конкретно. Это может быть нечто совершенно неожиданное для них самих. Во всяком случае, тут неотвратимо действуют правила, которые, в конце концов, и сделают свое дело. Во-первых, всякий, кто в этой ситуации может причинить тебе безнаказанно или с малым наказанием какое-либо зло, будет его причинять. Во-вторых, всякий, кто в этой ситуации может сделать Для тебя безнаказанно или с малым наказанием какое-либо добро, не будет его делать. В-третьих, твой поступок в принципе наказуем, и потому чем больше он тебе принесет блага сейчас, тем больше он принесет тебе зла потом. Наказание последует. Все дело лишь в его форме, мере и сроках. Не исключена возможность, что тебя накажут лаской. Выпустят за границу. Пропустят официальную работу. Дадут какое-нибудь почетное звание. А я и не против, говорит Мазила. Я не политик и не идеолог. Я художник. Конечно, говорит Неврастеник. Но дело в том, какой ты художник.