Николай Гоголь - Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др.

«Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями?» произнес кузнец суровее прежнего и подойдя ближе.

«Нет, не скажу ему, кто я [своего имени]», подумал Чуб: «чего доброго, еще приколотит, проклятый выродок». И, переменив голос, отвечал: «Это я, человек добрый! пришел поколядовать вам на забаву немного под окнами».

«Убирайся к чорту с своими колядками!» сердито закричал Вакула. «Что ж ты стоишь [не ид<���ешь>]? слышь! убирайся сейчас [сей же час] вон!»

Чуб сам уже имел это благоразумное намерение, но ему немножко досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор. [Далее начато: Я пожалуй]

«Что ж ты в самом деле так раскричался [разграбрился]!» произнес Чуб тем же голосом: «Я хочу колядовать, да и полно!»

«Эге! да ты как вижу от слов не уймешься». При сих словах [При этом] Чуб получил такой толчок от тяжелой руки кузнеца, что [Далее начато: принужден был] поневоле попятился назад.

«Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться [биться]» произнес отступая немного Чуб.

«Пошел, пошел!» кричал кузнец и наградил Чуба другим толчком.

«Что ж ты!» произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и боль, и досада, и робость [Вместо «таким ~ робость»: полуобиженным и полураздосадованным и полуструсквшим тоном] «Ты, вот это я вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься».

«Пошел, пошел!» закричал кузнец и захлопнул дверь. [Далее начато: Что ж]

«Смотри, как разграбрился!» говорил Чуб, оставшись один на улице. «Попробуй, подойди! Вишь какой! Вот большая цяца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо до комисара. Ты у меня будешь знать [Далее начато: Что] Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж, посмотреть на спину и плечи, я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил вражий сын. Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха. Постой ты, бесовский кузнец, чтоб чорт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься. Вишь проклятый шибеник! Однако ж шельмовского кузнеца теперь нет дома. Солоха [Далее начато: те<���перь>] думаю, сидит одна. Гм. Оно вить недалеко отсюда. Пойти бы. Время теперь такое, что нас никто не застукает. Может, и того будет можно. Больно поколотил, проклятый кузнец!»

Тут Чуб [Вместо «Тут Чуб»: И Чуб отправился в другую сторону] почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность [Приятность свида<���ния>], ожидавшая его впереди, при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трескался по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы мятель намылила снегом проворнее всякого цирульника, тирански держащего свою жертву за нос [Вместо «свою ~ нос»: за нос свою жертву] показывалась полусладкая мина. Однако ж, если бы снег не крестил взад и вперед воздух, то верно бы можно было увидеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «больно поколотил проклятый кузнец!» и снова отправлялся в путь.

—

В то время [Во время путешествий] когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него на перевязи, при боку, ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась, и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел чрез трубу Солохиной хаты, плавно поднялся по небу. Всё осветилось. Мятели как не бывало. Снег серебряным полем загорелся при месяце и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девчат показались с мешками. Песни зазвенели и под редкою хатою не толпились колядующие.

Чудно блещет месяц. Трудно рассказать, как хорошо [весе<���ло>] потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек [Вместо «между ~ девушек»: а. между кучею девушек б. между кучею смеющихся] и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь. Под теплым кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки, а на шалости сам лукавый подталкивает сзади.

Кучи девушек с мешками [с хохотом] вломились в хату Чуба, окружили Оксану, и крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали [показывали] мешки и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели уже набрать за свои колядки [Далее начато: а. Куз<���нец> б. С какою-то завистью глядел кузнец] Красавица, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, болтала то с той, то другой и хохотала без умолку. С какой-то досадой и завистью глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал колядки, хотя сам бывал от них без ума. «Э, Одарка!» сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек: «у тебя новые черевики. Ах, какие хорошие! и с золотом!» Тут она невесело наклонила на бок свою голову. «Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который всё тебе покупает, а мне некому достать такие славные черевики» [Вместо «Тут ~ черевики»: а. Как ты счастлива, что у тебя такие хорошие черевики б. Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который тебе покупает такие славные черевики]

«Не тужи, моя ненаглядная Оксана!» подхватил кузнец: «я тебе достану [куплю] такие черевики, каких редкая панночка носит».

«Ты?» сказала скоро [Далее начато: Окс<���ана>] и надменно поглядев на него Оксана: «Посмотрю я, где ты достанешь такие черевики, которые я бы могла надеть на свою ногу [Вместо „Посмотрю ~ ногу“: Поглядела бы я, где бы ты достал такие черевики, которые [бы] я надела бы на свою ногу] Разве достанешь те самые, которые царица носит».

«Видишь, каких захотела!» закричала со смехом девичья толпа.

«Да», продолжала смеясь красавица: «будьте все вы свидетельницы. Если кузнец Вакула принесет мне те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж». [Далее начато: Сказав это]

Девушки увели с собою капризную красавицу.

«Смейся, смейся!» говорил кузнец, выходя вслед за ними. «Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу надумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, — ну, бог с нею. Будто только на всем свете одна Оксана. Славу богу, есть девушек много хороших и в нашем селе. [Далее было: Нет! полно] Да чтó Оксана? С нее никогда не будет доброй хозяйки, она только мастерица рядиться. Нет! Полно! Пора перестать ребячиться».

Но [Но тут] в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил перед ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, черевики царицыны, выйду за тебя замуж». Кровь его волновалась и думы увивались около одной только Оксаны.