Николай Гоголь - Сорочинская ярмарка, Ночь перед рождеством, Майская ночь и др.

Толпы колядующих, парубки особо, девчата особо [«парубки особо, девчата особо» вписано. ] спешили из одной улицы в другую. Парубки вдруг, зашедши со всех сторон, окружили толпу девушек. Шум, крик. Один бросал комья снегу [Вместо «Один ~ снегу»: а. Один падал на землю, другой крал б. Один столкнувшись] <���другой> вырывал мешок с колбасами и всякою всячиной. Иногда девушки ловили парубка, подставляли ему ногу, и он летел вместе с мешком стремглав на землю [Далее начато: Или] Но кузнец шел и ничего не видел и не участвовал в тех веселостях, которые когда-то он более всех любил.

—

Чорт между тем не на шутку разнежился у Солохи [Симонихи]: целовал ее [целовал у Симонихи] руку с такими ужимками, как заседатель у поповны [у старшей поповны] брался за сердце, охал и сказал напрямик, что если она не согласится отвечать его страсти и, как водится, наградить, то он готов на всё: кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло. Солоха была не так жестока, да притом же чорт, как уже и видно всем, действовал с нею заодно. [Далее было: Вообще можно сказать, что Солоха была всегда благосклонна] Она таки любила видеть волочившуюся за собою толпу и редко бывала без компании. Оденется ли в праздник в яркую плахту с китайчатою запаскою, в синюю юбку, на которой нашиты были сзади золотые усы, и станет прямо близ правого крылоса, то дьяк уже, верно, закашливался и прищуривал невольно в ту сторону свои глаза [Вместо «уже ~ глаза»: а. уже верно наводил яз читаемой им книги б. уже верно закашливался и наводил свои] Голова гладил усы, заматывал [обвивал] за ухо оселедец и говорил стоявшему возле себя соседу: «эх, добрая баба! Чорт баба!» и к вечеру уже, верно, собирались у какой-нибудь куме. [Далее начато: а. Но у себя Солоха б. Сегоднишний день] Этот вечер Солоха думала провесть одна, потому что все именитые обитатели села званы [должны] были на кутю к дьяку. Но всё пошло иначе: чорт только что представил свое требование, как вдруг послышался стук и голос дюжего головы. Солоха побежала отворить дверь, а проворный чорт влез в лежавший мешок. Голова, стряхнув с своих капелюх снег и выпивши из рук Солохи чарку водки, рассказал, что он не пошел к дьяку, потому что поднялась мятель, а увидевши свет в ее хате, завернул к ней, в намерении провесть время с нею. Не успел голова это сказать, как в дверь послышался стук и голос дьяка. «Спрячь меня куда-нибудь», шептал [говорил] голова: «мне не хочется теперь встретиться с дьяком». Солоха долго думала, куда спрятать такого плотного гостя, наконец выбрала самый большой мешок с углем, уголь высыпала в кадку, и дюжий голова влез с усами, с головою и с капелюхами в мешок.

Дьяк вошел, [Далее начато: потирая и] покряхтывая и потирая руки, и рассказал, что у него не был никто [Вместо «у него ~ никто»: к нему не пришел никто] и что он сердечно рад этому случаю погулять немного у нее, и не побоялся мятели. Тут он подошел к ней ближе, кашлянул, усмехнулся и дотронулся своими длинными пальцами [перстами] ее обнаженной, полной руки и произнес с таким видом, в котором [Далее начато: заме<���тно?>] выказывалось и лукавство, и самодовольствие: «А что это у вас, великолепная Солоха?» и, сказавши это, отскочил он несколько назад [Вместо «отскочил он ~ назад»: отскочил ~ далее]

«Как что? Рука, Осип Никифорович», отвечала Солоха.

«Гм! рука! хе, хе!» произнес сердечно довольный своим началом дьяк и прошелся по комнате.

«А что это у вас, дражайшая Солоха?» произнес он с таким же видом, [Вместо «произнес ~ видом»: произнес с таким же видом дьяк] приступив к ней и схватив ее слегка рукою [Вместо «приступив ~ рукою»: приступив к ней и положив свою руку] за шею и таким же порядком отскочив назад.

«Будто не видите, Осип Никифорович!», отвечала Солоха: «шея, а на шее монисто».

«Гм, на шее монисто! Хе, хе!» и дьяк снова прошелся покашливая по комнате.

«А что это у вас, несравненная Солоха…» Неизвестно, к чему теперь притронулся <���бы> своими длинными пальцами сладострастный дьяк, как вдруг послышался в дверь стук и голос козака Чуба.

«Ах, боже мой, стороннее лицо!» закричал в испуге дьяк. «Что теперь, если застанут особу моего звания… Дойдет до отца Кондрата…» Но опасения дьяка были другого рода: он опасался более, чтоб не дошло это до сведения его половины. «Ради бога, добродетельная Солоха», говорил он, дрожа всем телом: «ваша доброта, как говорит писание Луки, глава три [„ваша ~ три“ вписано. ] … Спрячьте меня куда-нибудь!»

Солоха [Далее начато: другой] высыпала уголь в кадку из другого мешка, и не слишком объемистый телом дьяк влез [Далее начато: в] на самое дно мешка, так что сверх его можно было насыпать еще с полмешка угля.

«Здравствуй, Солоха!» сказал, входя в хату, Чуб. «Ты, может, не ожидала меня, а? Правда, не ожидала? [Далее начато: помеш<���ал>] Может быть, я помешал?» продолжал Чуб, [Далее начато: принимая на себя] показав на лице своем веселую и значительную мину, которая заранее давала знать, что неповоротливая голова его трудилась и готовилась отпустить какую-нибудь затейливую шутку. «Может быть, вы тут забавлялись с кем-нибудь… Может быть, ты кого-нибудь спрятала уже, а!» и, восхищенный таким своим замечанием, Чуб засмеялся [Вместо «спрятала ~ засмеялся»: спрятала уже тут! «а?» и Чуб засмеялся [, внутренне торжествуя, что он один только пользуется благосклонностью Солохи. «Ну, дай [а. Ну, Солоха, дай теперь б. Ну дай же] выпить водки. Я думаю, у меня горло замерзло от проклятого [тако<���го>] морозу. Послал же бог такую ночь перед Рождеством. Как схватилась, слышишь, Солоха, как схватилась… Эк окостенели руки: не расстегну кожуха, как схватилась вьюга…»

«Отвори!» раздался под дверьми голос, сопровождаемый толчком в дверь.

«Стучит кто-то», сказал остановившийся Чуб.

«Отвори!» закричали сильнее прежнего.

«Это кузнец!» закричал остолбенев Чуб. «Слышишь, Солоха, [Далее начато: де<���вай>] куда хочешь девай меня; я ни за что на свете [ни за какие деньги] не захочу показаться этому выродку проклятому, чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обеими глазами по пузырю в копну величиною» [величиною в копну]. Солоха, испугавшись сама, металась, как угорелая, и, позабывшись, дала знак Чубу [Вместо «металась ~ Чубу» начато: а. и будучи б. встревожившись в. металась, как угорелая, я позабывшись указала рукою Чубу] лезть в тот самый мешок, в котором сидел уже дьяк. Бедный дьяк не смел даже изъявить кашлем и кряхтеньем боли, когда сел ему почти на голову тяжелый мужик и поместил свои намерзнувшие на морозе сапоги по обеим сторонам его висков.

Кузнец вошел, не говоря ни слова, не снимая шапки, и почти повалился на лавку. Заметно было, что он весьма не в духе. В то самое время, когда Солоха затворяла за ним дверь, кто-то постучался снова. Это был козак Свирбыгуз. Этого уже нельзя было спрятать в мешок, потому что и мешка такого нельзя было найти нигде [для него нигде] Он был погрузнев телом [ростом] самого головы и повыше ростом Чубова кума. И потому Солоха повела его в огород, чтобы выслушать от него всё то, что он хотел ей объявить. [Далее начато: Песни колядующих раздава<���лись>] Кузнец рассеянно обглядывал углы своей хаты, вслушиваясь в далеко разносившиеся по селу песни колядующих, наконец остановил глаза на мешках. «Зачем тут лежат эти мешки. Их давно бы пора убрать отсюда, через эту глупую любовь я одурел навеки. Завтра праздник, а в хате до сих пор еще лежит всякая дрянь. Отнести их в кузницу». Тут кузнец присел к огромным мешкам, перевязал их крепче и готовился взвалить себе на плечи. Но заметно было, что его мысли гуляли бог знает где; иначе [потому что иначе] он бы услышал, как зашипел Чуб, когда волоса [его волоса] на голове его прикрутила завязавшая мешок веревка, и дюжий голова начал было икать довольно явственно.