Нодар Думбадзе - Я вижу солнце

- Я? Не знаю...

- Эх, ничего ты не знаешь, Сосойя! Ты знаешь, что такое женщина? Женщина, которая лишилась мужа на первом же месяце замужества? Ты знаешь, что такое овдовевшая в моем возрасте женщина?..

Цуца тяжело дышала. Я приподнялся, но Цуца удержала меня.

- Coco, ты умный парень, ты поймешь меня... Ты не станешь смеяться надо мной?.. Слышишь?.. Пожалей меня, Сосойя! Никто меня не любит! Одна я, понимаешь, одна! - Цуца обняла меня... Не знаю, почему я это сделал, я тоже обнял ее и припал губами к ее груди, шее, губам...

Цуца закрыла глаза... - Сосойя, мой Сосойя, хороший мой мальчик... Ты поймешь меня, ты не будешь смеяться надо мной... Или же возьми свой топор и убей меня... Сосойя... - шептала она, и я ощущал дрожь ее горячего тела.

Цуца в изнеможении опрокинулась на траву.

- Сосойя, дорогой мой, скажи, что любишь меня! Делай со мной, что хочешь, режь меня, души меня, но только скажи, скажи, что любишь! шептали ее дрожащие губы.

Я нагнулся к Цуце, обнял ее, раскрыл для поцелуя губы, и вдруг мною овладел страх. Я испугался так же, как и тогда, в первый день войны, при виде онемевшего народа, как при первом известии о гибели, пришедшем в наше село, как при виде окровавленного Бежаны. Я испугался, как боятся люди собственной смерти. Я вскочил, отпрянул назад, зацепился за куст, упал, снова вскочил и, не оглядываясь, побежал. Я мчался, не разбирая дороги, Продирался сквозь колючие кусты, бежал по полям, виноградникам, перемахивал через плетни... С трудом переводя дыхание, я ворвался во двор Виссариона Шаликашвили, взлетел на балкон и ткнулся головой в колени мирно сидевшей на лавке Хатии.

- Что с тобой, Сосойя, что случилось? - испугалась Хатия.

- Хатия, я люблю тебя! - выпалил я и заплакал.

- Из-за этого ты мчался сюда? Я тоже люблю тебя, и все тебя любят! Может, сказал кто-нибудь, что не любит тебя, и потому ты плачешь?

- Дура ты, тупица, ничего ты не понимаешь!

- Скажи наконец, что произошло?

- Ничего, Хатия, я был на кладбище и испугался.

- И не стыдно тебе?

- Стыдно...

- Не надо было тебе ходить без меня, Сосойя! - скааала Хатия.

- Не надо было мне ходить без тебя, Хатия! - сказал я.

* * *

И опять я лежу в постели и гляжу в потолок. Весна.

Мы уже не топим камин, смотреть в комнате не на что - мигающая лампа да дощатый потолок... На потолке что-то ползет - то ли муха, то ли жук какой-то. Скорее всего - сверчок. Он то скрывается в щели, то появляется снова.

Сверчок не спит. Почему? Кто его знает! Может, он ищет, кому еще не спится этой тихой весенней ночью? Вот он опять исчез в щели. Надолго. Видно, нашел-таки кого-то я делится с ним своими думами. А может, и никого он не яашел, а просто заснул. Может, и не заснул, а лежит вроде меня с открытыми глазами и думает о чем-то своем. Кто его знает?.

Я слышу мерное дыхание тети.

- Тетя, спишь?

Она не отвечает. Спит, конечно. Но я все же начинаю беседовать с ней.

- Три года уже длится война, тетя... Сколько в нашем селе осталось женщин без мужей! Многие из них вышли замуж перед самой войной... Что им теперь делать, тетя?

Ждать? Да, знаю, мужей надо ждать... А тем, мужья которых погибли, им как быть? Не знаешь? А я знаю. Жаль, тетя, этих женщин! Те, у которых погибли мужья, должны выйти замуж. Ты знаешь Цуцу? Она совсем еще молодая, здоровая, красивая. А муж у нее погиб. Как же теперь?

Что ей делать? А ведь жалко Цуцу, тетя, очень жалко, ну просто плакать хочется!.. Что, всех жалко? Права ты!

И тебя тоже жалко! Ты думаешь, я ничего не соображаю?

Нет, тетя, я теперь большой, я все понимаю. Я знаю, ты не выходишь замуж из-за меня! Да, все так говорят, - мол, Кето пожертвовала собой ради единственного племянника. Не надо так, тетя! Я уже большой, я сам присмотрю за собой, а ты выходи замуж! Ты не бойся, я всегда буду попрежнему любить тебя! Ты должна иметь собственных детей! Выходи, тетя, замуж! И пусть Цуца тоже выходит замуж! Все, у кого нет мужей и детей, должны выйти замуж! Жалко их! И тебя жалко, тетя!

- Слушай, Сосойя, ты заснешь наконец или нет? Где ты так нализался, бездельник? - прерывает тетя мой монолог.

- Тетя, ты разве не спишь? - мне стыдно, и я укрываюсь одеялом.

- Спи, спи, Сосойя!

Хорошо бы заснуть, но сон не идет!..

ТРИУМФАЛЬНЫЙ МАРШ

Каюсь: преподавателя военного дела мы изводили, как никого другого из наших учителей. Но полюбили его больше всех остальных педагогов. Поэтому нашей радости не было границ, когда его назначили к нам классным наставником. Теперь он обходился с нами, словно с родными детьми, кричал, орал на нас, иногда даже угощал оплеухами. И в то же время он до хрипоты спорил и бушевал на заседаниях педсовета, когда обсуждался вопрос о наказании кого-либо из нас.

Не было случая, чтобы Гуриелидзе вызвал в школу родителя провинившегося ученика.

- Здесь - я ваш родитель! Или перестреляю всех вас, бездельников, или сделаю из васлюдей! - кричал он и колотил по столу кулаками так, что потом целую неделю не мог двинуть рукой.

Мы обожали уроки военного дела: Гуриелидзе проводил их на берегу Супсы. Он разбивал класс на два вражеских лагеря - наших и фашистов, из девчонок формировал отряд санитарок, себя назначал начальником объединенного штаба обоих лагерей и... начиналась братоубийственная битва. Мы бросались друг на друга, рвали волосы, до крови царапали лица, наставляли синяки, оглашали берега Супсы криками "Сдавайтесь!" и "Ура!".

Мне почему-то всегда доставалась должность немецкого главнокомандующего, пост же советского маршала занимал Нодар. Поскольку победу должна была одержать советская сторона, в мою армию определялись самые слабые, малорослые и никчемные ребята, и наоборот, войско Нодара составляли лучшие наши драчуны. Естественно, победителями каждый раз выходили они. Таким образом, все эти годы, до окончания войны, я неизменно выступал в ролях пленного, раненого, шпиона, диверсанта или покойника...

...Сегодня нам опять предстоит смертный бой: первые два урока - военный предмет. После боя все оставшиеся в живых должны идти на чайную плантацию - помогать женщинам. На дворе - май. Плантация колышется молодыми побегами чая. Женщины не успевают собирать их.

А запоздать хотя бы на час - плеши перезреют, огрубеют - и тогда пиши пропало! Вот потому и гонят пас на плантацию. Но мы отбываем эту повинность с великим удовлетворением: во-первых, нас радует сознание того, что мы тоже помогаем фронту; во-вторых - нам начисляются трудодни; в-третьих... что такое чай?! Мы готовы впрячься в плуг и перепахать весь Супсинский берег, лишь бы уйти с занятий в школе!..

Итак, рядами по два мы шагаем по направлению к Супсе. Девочки ведут Хатию. Она рассказывает что-то смешное - девочки хохочут вовсю.

- Раз-два-три!.. Раз-два-три!.. - Гуриелидзе шагает рядом. Иногда он подпрыгивает на месте, подстраивается к нам и вновь продолжает считать: Раз-два-три!.. Мамаладзе, выше ногу!.. Раз-два-три!.. Каландадзе, выше голову!.. - Он забегает вперед, поворачивается лицом к нам и, пятясь назад, подбадривает нас: - Молодцы, орлы! Шире шаг, герои! A ну, запевай!..