Нодар Думбадзе - Не буди !

Классная комната ходуном заходила от хохота. Смеялась Натела, смеялась сама учительница...

- Ладно, иди сюда, погрейся! - Джоконда уступила Нателе свое место у камина, а сама подошла к столу, взяла книгу и начала:

- "Распоряжение". Рассказ Эгнате Ниношвили...

Долго рассказывала наша учительница про жалкое, голодное, бесправное существование гурийского крестьянства, про такую же голодную, несчастную жизнь его верного заступника - Эгнате Ниношвили. Она рассказывала так тепло и проникновенно, что мы не могли сдержать слез. Наши переживания достигли кульминации, когда уставший, голодный и холодный Кация Мунджадзе, посланный сельскими властями караулить железнодорожный путь, прилег вздремнуть и, боясь прозевать поезд, положил голову на рельс.

Дочитав до этого эпизода, учительница закрыла глаза и продолжала шепотом, наизусть:

"Положив голову на рельс, Кация спал... Сияла полная луна, озаряя небритое лицо Кации. В кустах сладчайшей трелью заливался соловей. Вот вдали показался поезд... Кации снится сон: он почувствовал приближение поезда, вскочил, взял ружье на караул, вытянулся... Подходит поезд вагоны из чистого золота, и люди в них в золотых мундирах. Они сердито смотрят на Кацию - дескать, как ты посмел спать на посту!.. "Боже мой, думает Кация, - сошлют, чего доброго, меня в Сибирь! Пропала бедная моя семья!.." Колеса паровоза скользнули по рельсам, где лежал Кация, и продолжили свой бег..."

Учительница умолкла. Мы плакали навзрыд.

- А дальше? - спросил, глотая слезы, Сосико Гигинейшвили. Учительница, с трудом уняв дрожь в голосе, докончила рассказ:

"На рассвете путевой обходчик нашел на рельсах обезглавленный труп. Это был Кация Мунджадзе..."

Минут пять в классе длилось молчание. Потом учительница подошла к камину, подняла Нателу, села на свой стул и спросила:

- Есть вопросы, дети?

Вопросов не было - умер Кация, и все тут. Какие еще вопросы? И вдруг раздался голос Нателы:

- У меня вопрос, учительница!

- Говори!

Натела не спеша подошла к своей парте и спросила:

- Ежели у Кации оторвало голову, кто же рассказал про его сон?

Разразись в классе гром и молния и провались все мы в преисподнюю, Джоконда была бы удивлена меньше! И мы заржали так, что в окне зазвенели стекла. Натела села и стала удивленно оглядываться - дескать, что я такого сказала?

Когда класс унялся, учительница подняла покрасневшее лицо:

- Нижарадзе, встать!

Натела встала.

- Собери книги!

Натела собрала книги.

- Вон из класса!

Натела двинулась к двери.

- И чтоб глаза мои не видели тебя на моих уроках!

Натела вышла. Мы сидели притихшие и удивленные. Никто не ждал такого финала.

- Учительница! - встал я.

- Чего тебе, Нанадзе?

Я сам не знал, чего мне хотелось в ту минуту. Но я чувствовал, что, если сейчас не выскажу всего, что накипело в душе, - задохнусь. И я начал скороговоркой:

- Что же это вы, учительница... Что же это вы с утра отравляете нам настроение!.. Читаете нам про голод, несчастье, смерть, про отрубленную голову, про горе и слезы!.. Мало нам своих забот? Прочли бы этот рассказ сытым, довольным судьбой детям - пусть пожалеют бедняка Мунджадзе... А нам хватит и своего горя - войны, холода и голода!.. Да!.. И потом, если хотите знать, Нателу Нижарадзе вы выгнали совершенно напрасно! Вот так!

Я сел, еле переводя дыхание. И тотчас же встала учительница.

- Ты кончил, Нанадзе?

- Да, учительница!

- Все сказал?

- Да, учительница!

- Значит, Ниношвили тебе не нравится?

- Нет, не нравится!

- А кто тут ревел минуту тому назад? Не ты ли, Нанадзе? Или мне показалось?

- Потому он и не нравится, что заставил меня реветь!

- Собери свои книги, Нанадзе!

Я ждал этого, и книги мои были уже собраны.

- Закрой за собой дверь и догони Нижарадзе, она не могла уйти далеко!

Я вышел во двор. И вдруг мною овладело такое чувство, словно все это время я сидел в раскаленной пекарне, а потом кто-то вытащил меня оттуда и ткнул головой в снег.

Натела шла, опустив голову, не спеша. Я окликнул ее. Она оглянулась, остановилась.

- Выгнала меня! - сказал я с улыбкой.

- Слушай, Нодар, чего вы взбесились? Что я такого сказала? - спросила Натела грустно.

- Ну, знаешь... Задавать такие вопросы про писателя нельзя...

- Почему?

- Так. Нельзя!

- А если в рассказе получается неправдоподобно?

- Ну, может, про сон и вправду получилось не того... Но в общем-то все правдоподобно.

Натела пожала плечами.

- А тебя-то почему выгнала?

- А я сказал, что нечего читать нам рассказы про чужую нужду, когда у нас и своей достаточно! - Я гордо взглянул на Нателу. - Разве я не прав?

- Не прав, конечно! Наоборот, после этого рассказа у меня как-то легче стало на душе. Значит, были люди, которым жилось хуже нашего!

Ответ был настолько неожиданным, что я от удивления раскрыл рот...

Семь верст молча прошагали мы по снегу. Она не спрашивала, куда и зачем я иду, я не говорил - провожаю, мол, тебя. В этом не было ничего необычного ни для нас, ни для встречавших нас соседок. Про нас знало все село. Про то, что наша дружба - чистая и нежная - начало большой жизни, и больше ничего. Настал было однажды час, когда зловещая тень чуть не затмила свет двух пылающих сердец. Но тогда сам господь встал в нашу защиту.

Была осень - теплая, солнечная, ядреная.

Я и Натела лежали навзничь в скошенной траве у берега Губазоули. Я читал ей стихи. И вдруг к нам пришло странное умиротворение. Сияющий солнечный венец озарял нас своим светом. Мы слышали дыхание друг друга и биение собственных сердец. И мир наш стал подобен чудесной сказке, наши веки сомкнулись, и дивный сон унес нас на своих легких крыльях...

Я раскрыл глаза и увидел над головой хмурое лицо колхозного сторожа Михако Аробелидзе.

- Что, парень, сгубил сироту? - спросил Михако, и голос у него дрогнул.

- Вы о чем, дядя Михако?

- Что здесь происходит?

- Спали мы, дядя Михако!

- И больше ничего?

- А что больше?

- Гм, так я и поверил!

- Клянусь мамой, дядя Михако!

- Поклянись своей совестью!

- Клянусь совестью!

- Значит, не будить ее?

- Не надо, дядя Михако!

Михако с минуту глядел на спящую Нателу, и лицо у него просветлело.

- Ангел да и только, сукина дочь! - сказал он тихо.

- Точно, ангел, - сказал я.

Михако погладил меня по голове, улыбнулся и ушел.

У старой мельницы Натела вдруг остановилась и к чему-то прислушалась. Потом сорвалась с места и помчалась к деревне. Я еле поспевал за ней.

У развалин церкви царицы Тамар она вновь остановилась.

- Кукури... - прошептала она и словно подкошенная упала на землю.

Из деревни доносились душераздирающие вопли и причитания... Натела не плакала, не кричала. Она сидела с окаменевшим лицом и не двигалась. Я побежал в деревню, привел соседей. Не сумев расшевелить девочку, они подхватили ее на руки и понесли домой. Мать Нателы - с окровавленным, ободранным лицом - тупо взглянула на полуживую дочь.