Юлиу Эдлис - Черный квадрат

Однако ни голосом, ни выражением лица попытался себя не выдать:

- Просто я всегда любил стихи.

- Да, очень интересно,- повторил Логвинов, напирая на свое округлое и уютное "о".

- Вам? - невольно спросил Иванов.

- Нам,- будто ставя его на место, строго сказал Логвинов.- Вот и выходит дело, что кому же, как не вам, товарищ Иванов, и карты в руки?

- Я непременно прочту. В "Новом мире",- попытался увильнуть Рэм Викторович.- Вероятно, по традиции роман будет опубликован там.

- Не будет! - раздраженно прервал его Логвинов.- А насчет традиции вы, к сожалению, правы - где еще, как не в "Новом мире"! Но журнал проявил в кои-то веки принципиальность, отказался печатать. И там не без принципиальных товарищей. Но я вам дам почитать. Почитайте, почитайте.

- Но я, товарищ Логвинов, не специалист, не литературовед...

- И очень даже хорошо, нам от вас не того надо. И без вас этих, знаете ли, литературоведов из недовыявленных в свое время космополитов... Вы свой человек, я имею в виду - наш. Именно вам, повторяю, и карты в руки - говорят, вы чуть ли не все стихотворения и поэмы этого автора наизусть знаете. А я,развел как бы в смущении руками,- я, знаете ли, больше Исаковского люблю, Твардовского, Долматовского.- Но чтобы Иванов не подумал, будто ему нравятся только поэты, чьи фамилии кончаются на "ский", поспешно добавил: - И, конечно же, Суркова, Щипачева... Однако о вкусах, как говорится, не спорят, хотя эта посылка сама по себе очень и очень спорна.- И, порадовавшись собственной неожиданной остроте, громко и довольно рассмеялся.- А от вас нам нужно, чтобы вы именно с партийной в широком смысле, а не просто с искусствоведческой - вы ведь доктор, если не ошибаюсь, искусствоведения? - с философской, можно сказать, точки зрения прошлись объективно и без скидок по всему, понимаете ли, творчеству автора и выявили истоки - именно истоки, самые корешки! - идейных блужданий товарища Пастернака. Личность заметная, со счетов не сбросишь. Философия,- постучал он костяшками пальцев по столу,- философия его, та, что не в одних словах, а глубже, на самом донышке, вот чего нам от вас нужно.- И, словно бы уже получив согласие Рэма Викторовича или по крайней мере нисколько в нем не сомневаясь, пояснил: - Но в разрезе, понимаете ли, того факта, что он переправил роман за границу, врагам,

а это уж ни в какие ворота не лезет, это, знаете ли, даже в кодексе предусмотрено!

Рэм Викторович вдруг понял, что он совершенно беззащитен перед той высшей волей, которую он всегда угадывал за - или над - Анциферовым, как вот сейчас за Логвиновым, и у которой, как у библейского бога, нет имени, имя ее непроизносимо и тайно, потому что она, эта воля, - все. И он у этой тайной, беспредельной воли - заложник, галерный раб, говорящее орудие.

Логвинов же вынул из ящика письменного стола еще одну книгу, от обложки и корешка которой еще пахло переплетным клеем, с мелко напечатанными на ней уже по-русски словами: "Для служебного пользования", протянул ее через стол Иванову:

- А документ,- так и сказал: "документ", а не "роман" или "книга",документ - прочли, проработали и вернули. Вы свободны, товарищ Иванов, желаю удачи.

И Рэм Викторович машинально взял у Логвинова книгу, вышел из его кабинета и торопливо, перепрыгивая через две ступеньки, понесся на второй этаж, к Анциферову.

14

За несколько минут до того, как Рэм Викторович постучался в дверь кабинета Анциферова, тот положил на рычаг телефонную трубку.

Теперь он узнал все, что хотел. Вернее, что узнавать было - нечего.

Он несколькими днями раньше решился наконец и позвонил в прежнюю свою "контору".

И вот теперь получил ответ.

Не ответ, думал он отрешенно, глядя из окна на Старую площадь, на памятник ветеранам Плевны, на толчею у входа в метро, а просто конец вопросам, пустышка, ноль. Теперь-то уж он совсем один, окончательно.

С Лубянки ему сообщили ровным, безличным голосом - впрочем, и он задал им эти вопросы некоторое время назад таким же официальным тоном, будто речь шла вовсе не о нем самом, не о бывшей его жене и сыне, а о совершенно посторонних людях, судьба которых почему-то, он не был обязан объяснять почему, заинтересовала ЦК,- наведя наверняка основательно и тщательно справки, ему сообщили, что лица, о которых он запрашивал, погибли, возвращаясь из заграничной командировки, в авиакатастрофе еще в войну, сын же их, остававшийся в Москве у бабушки, окончил впоследствии суворовское училище и пошел в кадровые военные. Погиб, выполняя свой интернациональный долг в одной из братских стран,- в какой именно, не сказали, это и по сей день оставалось государственной тайной. Он был женат, и у него, в свою очередь, был сын, родившийся в пятьдесят седьмом году, но ни о его вдове, ни об их сыне достоверных сведений нет.

Анциферов, молча слушавший то, что ему докладывали по телефону, не сразу понял, что он дед, что у него где-то есть внук. Лишь когда в кабинет вошел запыхавшийся, в растрепанных чувствах, Иванов и он обернулся к нему от окна, он сообразил это и понял, что теперь ему искать не сына, а внука, и в уме попытался подсчитать, сколько же сейчас внуку лет. И еще подумал, а нужен ли ему, внуку, он, дед, и вправе ли он искать его и тем самым вмешиваться в жизнь уж и вовсе незнакомого ему человека, может быть, а то и наверняка, и не слышавшего никогда о деде.

Иванов молча протянул ему полученную от Логвинова книгу, и Анциферов сразу увидел название: "Доктор Живаго".

- Поговорили? - только и спросил.

- Поговорили...

Анциферов долго смотрел на него, потом решительно сказал:

- Тогда пойдем.- И первым направился к двери.

Проходя вперед Иванова, вернул ему книгу и осуждающе кинул на ходу:

- Так и будешь ходить с ней по Москве?.. Хоть в газетку завернул бы.Вернулся к столу, взял с него газету, протянул Иванову: - На.- И едко на ходу усмехнулся: - Конспираторы...

Был конец рабочего дня, Анциферов и Иванов шли пустым коридором, спустились на первый этаж, пересекли огромный, как футбольное поле, вестибюль, прапорщик на выходе, покосившись на мгновение на их пропуска, козырнул им.

Выйдя на улицу, Анциферов пошел налево, спустился в подземный переход, вышел из него к чугунной часовне гренадерам Плевны, пошел вниз по бульвару, поискал вокруг глазами и, найдя пустую скамейку рядом с детской песочницей, сел на нее и велел Иванову:

- Садись, в ногах правды нет.

На что тот, припомнив те же его слова, сказанные семь лет назад под снегом в сквере у Большого театра, повторил их с невольным вызовом:

- Как нет ее и выше. Пушкин.

- А ты на другое надеялся, лейтенант? - устало отозвался Анциферов.Докладывай.

Рэм Викторович, стараясь не упустить ни слова, пересказал их с Логвиновым разговор.

Анциферов слушал внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Когда Рэм Викторович кончил, кивнул подбородком на завернутую в газету книгу, и Иванов, в который уже раз за годы знакомства с ним, не понял - одобряет ли его тот или же осуждает.