Игорь Ефимов - Новгородский толмач

Как мог, я пытался утешить и ободрить старого мастера. Но он пришел не за утешениями. Одна идея, одна мечта обуревает его теперь: побег! Служа в Посольском приказе, я должен был изучить все порядки отправки и приема посольств. Он хорошо узнал меня за тот год, что я служил у него толмачом, доверяет моей смекалке и честности. Готов щедро оплатить любую помощь. Неужели нет возможности тайно присоединить к посольству неприхотливого старика на должность писца, толмача или даже конюха? А как путешествуют паломники и богомольцы? Неужели каждый из них должен иметь грамоту для перехода из одного княжества в другое? Вот вы сами, если бы решили бежать обратно в Любек, - какой способ выбрали бы вы? Ведь как-то убежал из монастыря свергнутый митрополит Исидор и добрался до Рима.

Я стал отговаривать его от этой безумной затеи. В свое время ему пришлось спасаться бегством из Рима, и он легко ускользнул из города под покровом ночи. В Италии такое было возможно - но не здесь. Чтобы нанести мне этот ночной визит в Сокольниках, синьору Фиораванти пришлось сделать вид, что он ездил молиться в соседний монастырь. В Московии и других русских княжествах любой путешественник находится под постоянным придирчивым надзором властей, приставов, стражников. Даже псковские послы, направлявшиеся в Москву, постоянно должны были заранее испрашивать разрешение на проезд у новгородцев, у князя Тверского или у Литвы. Десять лет назад венецианский посол Тревизан, будучи в Москве, попытался скрыть, что конечной целью его поездки был визит в Орду, и отсидел за это два года в московской темнице.

Но синьор Фиораванти стоял на своем: "Должен, должен быть какой-то способ!" Отчаяние его было таким неподдельным, что мне стало искренне жаль его. Как Вы думаете, нельзя ли что-то сделать для старого архитектора? Ведь литовские послы время от времени приезжают в Москву. Не найдется ли в их свите смельчака, который согласится уступить ему свое место в возке на обратном пути? Мастер предлагает в награду пятьдесят рублей.

Понятно, что риск здесь нешуточный. Я пишу эти строки и чувствую прикосновение дубины палача к моим ступням. Но все же, никому неизвестный и физически выносливый человек, хорошо знающий русский язык, имел бы шанс потом незаметно выбраться из страны. Для старого же мастера, которого все знают в лицо, которого акцент выдаст с первого же слова, это абсолютно невозможно.

Я обещал синьору Фиораванти, что попытаюсь осторожно расспросить нужных людей о возможности бегства. Но, честно признаться, под "нужным человеком" я имел в виду только Вас. Вряд ли я рискну обратиться с таким вопросом-предложением к кому-то из местных. Буду ждать Вашего ответа, досточтимый брат, а пока шлю Вам пожелания здоровья и мира душевного.

Всегда Ваш,

С. З.

Фрау Грете Готлиб, в Мемель

из Москвы, ноябрь 1483

Милая, милая Грета!

Всю жизнь я привык смотреть на тебя и думать о тебе как о младшей любимой сестре, которую надо опекать, поучать, охранять, наставлять. И как мне странно вдруг ступить на путь, которым ты прошла раньше меня и, наверное, могла бы сделаться полезной наставницей для меня. Но поверь: я нисколько не устыжусь этой смены ролей!

Если бы судьба свела нас сегодня лицом к лицу, я бы жадно кинулся расспрашивать тебя о многих вещах. И в первую очередь: как ты справлялась с опустошением, причиняемым сердцу даже короткой разлукой? У меня будто грудь продувает насквозь, когда моей жены нет рядом. Испытывала ли ты такую опустошенность, когда мейстер Готлиб уезжал или просто уходил из дома в контору?

В первые месяцы эта пустота была для меня самым тяжелым испытанием. Необходимость отправляться каждый день в Посольский приказ, чуть ли не дотемна, оставляя Людмилу дома одну, - оказалось, что я совсем не готов к такому. Не то чтобы я опасался какой-то беды, которая могла случиться в мое отсутствие, - нападения разбойников, пожара, наводнения - нет. Наверное, если бы у меня вдруг отвалилась или потерялась рука или нога - вот на что была бы похожа эта внезапная пустота. Предупреждал ведь нас Господь: "Станете как одна плоть".

А вспыхивала ли у тебя потребность все-все рассказывать о себе супругу? Когда любого встреченного человека, любой разговор, любой мелькнувший в течение дня страх или лучик надежды взвешиваешь мысленно на весах: "Будет ей это интересно? Обрадует или испугает? Рассказать или нет?" В моем прошлом есть вещи, которые я пока страшусь открыть даже жене, и это тяготит меня и омрачает мое счастье. А ты? Есть ли у тебя тайны от супруга? Тяготят ли они тебя?

А сколько правды о супружеской жизни ты открываешь на исповеди?

В воскресные дни мы ходим на службу в местную церковь, а в главные праздники всей семьей отправляемся в Архангельский храм в Кремле, где служит отец Денис. Но исповедоваться местному попу нам обоим бывает нелегко. Он начинает требовать подробностей обо всех срамных сторонах жизни. "В баню ходите ли вместе?.. Пускаете ли в дело язык, когда целуетесь?.. Кто ложится сверху, кто снизу?.." Мы решили на все его непристойные вопросы говорить твердое "нет". Однако сами не можем удержаться и в интимные минуты, смеясь, шепчем друг другу: "Ох, за это ведь полагается семь дней поста... А за это двести покаянных поклонов... А за это - месяц еды всухомятку... Ох, кажется, мы сегодня набрали всяких наказаний-покаяний года на два..."

И наконец, оставляя в стороне шутки и непристойности, я должен спросить тебя о самом-самом главном: где ты брала силы, какими молитвами просила Господа укрепить сердце, чтобы можно было ему вынести вид беспомощного, беззащитного младенца, выброшенного в наш беспощадный мир?

Ибо - да, да, да! - Господь послал нам это чудо!

Месяц назад Людмила родила здорового мальчика, которого мы нарекли Павлом - в честь моего любимого апостола. Сейчас он лежит, блестя глазками, в полумраке люльки, пускает пузыри, хватает прозрачными пальчиками край платка, а я, чем бы ни занимался, каждые пять минут пользуюсь любым предлогом, чтобы оставить дело и сбегать проведать его. Если он начинает недовольно пищать или плакать, я впадаю в такую панику, что Людмиле приходится утешать двоих: сначала меня, потом его. Но мужественное спокойствие, с которым она вставляет сосок в детский ротик, каждый раз изумляет меня.

Конечно, с одной стороны, она вдвое моложе библейской Сарры, которой Господь послал сына, когда Авраам уже почти утратил веру. Но мы живем не в библейские времена. Такие поздние роды - редкость в Московии. Возможно, мать Людмилы, знающая тайны лекарственных трав, давала ей какое-то снадобье. Однако такие вещи не рассказывают даже мужу. Ибо если это станет известно, священник должен наложить епитимью: три года поста.