Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси

Вот и вышло так, что накликал в тот день Славик опасениями своими беду. Когда на горной дороге рванул под гусеницей боевой машины десанта фугас, видать, не рассчитали что-то духи, променжевались, пропустили колонну, и закладка сработала под замыкающей бээмдэшкой, а механик-водитель, тоже молодой еще, "черпак", год всего прослужил, заелозил по каменистой трассе, разматывая перебитую гусеницу, Славик успел-таки нырнуть в башню и скомандовать: "Огонь по склонам!". Он видел в запыленный триплекс, как улепетывают, подгоняемые хлесткими пулеметными очередями, прокурорские "уазики", и всем им, уносящим ноги из засады, наплевать, естественно, на застрявших громоздкой мишенью посреди дороги десантников.

А потом думать об этом стало некогда, потому что "духи" саданули по броне из подствольных гранатометов - раз, другой, сосредоточили на БМД огонь, застучали по бортам, как об стенку горох, автоматные пули, и в завершение достали-таки, ахнув из РПГ. Так бывает в симфоническом оркестре, когда наступает вдруг в визге скрипок и подвывании виолончели черед турецкого барабана, всегда неожиданно - бум-м! И все.

Очнулся Славик ночью, у костра, судя по нависающим над пламенем лохмам ветвей, в лесу - "зеленке", в окружении "духов". Огромный чечен, а может быть, и араб, в темноте они все черные, хрен их разберешь, наклонился над ним с кинжалом, похожий на великана-людоеда из детских сказок, и багровые отблески огня переливались на лезвии, кровянили его - широкое, отточенное до зеркального блеска, таким в один удар голову отсечь можно...

- Номер войсковой части. Твой фамилия. Фамилия командыра! - проревел людоед, сверкая алым кинжалом.

Славик не стал корчить из себя героя. Назвал номер части - кто ж его из окрестных чеченцев не знает, свою фамилию - все равно в военном билете записана, а его, судя по оторванному с мясом нагрудному карману куртки, "духи" изъяли, так что и упираться нечего - дольше промучают. Насчет ротного соврал, сказал, что фамилия Пекаря - Макаренко. Валялась в палатке ничейная, сильно растрепанная книжка этого автора, со странным названием "Педагогическая поэма". Славик эту "поэму" почитывал иногда - муть какая-то, неинтересная, а вот сейчас пригодилась. А то пока башкой контуженной что-то выдумаешь, потом забудешь, запутаешься...

- Аткуда родом? Кто атец? мать? - не отставал Людоед.

- Из города Степногорска, на Южном Урале, - признался Славик. - Отца нет. То есть, вообще-то он... Они с матерью не живут. Разведены. Он врач.

- А, слюшай, врач! Денга нет. Зарэж его, Ахмэд, уходить пора, - сказал кто-то у костра.

- Мать твой - кто? - опять спросил великан.

- Мать... - Славик замялся, - эта... медсестра, в общем. В регистратуре, в поликлинике работает.

- Я ж гавару, Ахмэд, за него ничо не дадут. Зарэж его или дай я зарэжу.

Гигант, видать, прислушался к совету невидимого во тьме товарища, шагнул вперед, подняв кинжал, и славик понял, что - все. только бы сразу убили, не мучили.

- Какой город, говоришь, твой дом? - вдруг спросил кто-то.

- Степногорск, - хрипло выдохнул, уже ощущая ледяной холодок стали у горла, Славик.

- А-а, знаю такой. Слюшай, Ахмэд. Пагади. Нэ режь. Падары мне его. Я тебе двести долларов дам!

И что-то скороговоркой, по-чеченски: гыр-гыр...

Славику связали руки, закрыли темной тряпкой глаза, затянув на затылке тугой узел, долго вели, больно подталкивая стволом автомата под ребра, куда-то вверх по горной тропе. Потом затолкали на заднее сиденье машины, кто-то сел рядом, кто-то спереди. Конвоиры курили, в салоне удушливо пахло бензином и дымом. Автомобиль опять карабкался на подъем, урчал натужно двигатель, раза два, не одолев крутизны, скатывался обессиленно задним ходом вниз, и сидевшие рядом со Славиком смеялись бесшабашно, крича:

- Ай, аслан! Твой "мерс" мало кушал сегодня, да-а?

На нужное место привезли под утро уже, это Славик почувствовал по мимолетно-ласковому касанию солнца, мазнувшего теплыми лучами по щекам за тот короткий миг, когда вывели из машины и, развязав руки, свели вниз по крутой лестнице, сорвали с лица повязку и спихнули в черный зев лаза, сразу же захлопнув следом тяжелую крышку. Славик, едва успев выставить руки, навернулся на бетонный пол с двухметровой высоты так, что едва нос не расквасил.

С тех пор никто не приходил к нему, ни о чем не спрашивал. Только визг ржавой дверцы тюрьмы раз в день, призрачный свет в щели, рука неведомого Гоги с растопыренной в ожидании пятерней и голос - один и тот же всегда:

- Бутилка давай!

Славик был достаточно сообразительным пареньком, чтобы понять: держат его в этой яме, оставив в живых, для перепродажи в рабство или обмена. Последнее, конечно, предпочтительнее, но, если смотреть на вещи реально, кого можно выменять на простого солдата? Если потребуют выкуп, даже небольшой по здешним меркам, у мамы не найдется на это денег. У этих безработных, живущих только войной горцев, в ходу "куски" да "штуки". И не рублей, а долларов...

Мама... Славик старался не думать о ней. Ему отчего-то казалось, что чем чаще он будет вспоминать ее, тем тяжелее она перенесет эту разлуку. А в том, что разлука с нею не навсегда, он был уверен. План бегства почти готов. Безумный, если оценивать его рационально, но - единственно возможный в сложившихся условиях. Должно получиться. Он же десантник. Почти десять лет занятий каратэ, дзю-до. затем - служба в армии - рукопашный бой, приемы с ножом. Ножа нет, но есть щепка. Тонкая, чуть длиннее карандаша. Из крепкого дерева. Один конец Славик заточил - зубами, подшлифовал о шероховатую бетонную стену. При очередной кормежке с непременным "Бутилка давай!" он схватит протянутую в щель руку охранника, резко рванет на себя, крутанет так, чтоб хрустнуло в плечевом и локтевом суставах, потом откинет крышку люка, взглянет в лицо своего ошалевшего от боли тюремщика и - заточенной палкой ему в глаз, глубоко, до мозга. Главное - не промахнуться, чтоб одним ударом - наповал. Выскочить из подземелья, и - будь что будет. В горах ведь не только чеченцам удобно прятаться...

Другого случая все равно не представится. Надо решаться, пока совсем не обессилел с такой кормежки...

Глава 1

Зима в тот год выдалась чахлая, вымороченная и оттого особенно долгая. Разгульные степные бураны перемежались с лихорадочно необычными в декабре оттепелями, дождями, ледянистой, пронизывающей до костей хмарью, которую сменяла яснозвездная стужа, смораживающая Степногорск в гранитную, неуютную для жизни людей, как астероид, глыбу.

Весна подходила нерешительная, затяжная, с ночными, хрустально звенящими холодами, прищипывающими крепко первую, самую отчаянную и стойкую ко всему травку по обочинам прокопченных автомобильными выхлопами дорог, однако постепенно тепло все-таки брало свое. Выпарило слежавшийся снег, выглянуло обновленное солнце, и вместе с ним заголубели васильковые небеса, облака, рисованные лебяжьим пером, встали привычно на свое извечное место в безветренной вышине и замерли там, сторожа пугливое в уральских широтах лето.