Наум Фогель - Капитан флагмана

- Вот у тебя есть свой бог. А у меня? Как ты полагаешь, что может быть моим богом?

- Милосердие, - ответил он, не задумываясь, и повторил: - Милосердие. У тех, кто посвятил себя медицине, должен быть только один бог: милосердие. И ты должна быть счастлива.

- Почему?

- Потому что милосердие - самый добрый бог. Ему легко и радостно служить.

- Не лукавь! Ты знаешь, как нелегко ему служить, этому богу.

Она была способной. Институт закончила с отличием. Но ей не хватало уверенности, вечно одолевали сомнения, тревоги и страх. Из-за этого так трудно было работать на "скорой помощи". Вызов. Больной оказался "несложным", диагноз ясен, и что делать в таких случаях, она хорошо знала. И сделала все необходимое. Больному стало легче. Но вот вернулась на станцию и сомнения. Иногда они бывали непродолжительны и легко одолимы. Порой же так тягостны, что она вызывала из гаража машину и снова ехала, чтобы еще раз осмотреть больного, убедиться, что все благополучно.

Однажды она рассказала об этом Багрию. Тот улыбнулся.

- Это от повышенного чувства ответственности, - сказал он. - Со мной даже вот какой случай был. Ночью привезли какого-то парня, ножом исполосованного, мертвого, еще теплого. Я осмотрел его и отправил в морг. Пошел к себе в дежурку. Стал читать. И вдруг - мысль, что парень тот не мертв, а в глубоком обмороке. Не было пульса? Потерял много крови, вот и не прощупывается. Дыхание не прослушивается?.. В общем, когда тебе взбредет в голову такое, всегда найдешь достаточно доводов, чтобы подкрепить сомнения. И вот чудится мне, что этот парень там, в морге, пришел в себя, сполз со стола и тычется из угла в угол в поисках двери. Не выдержал я пошел проверить. Лежит мой покойник, окоченел уже. По мере накопления опыта тревога будет становиться все обоснованней и потому все реже, но полностью от нее никогда не избавиться.

Он, как всегда, был прав. Действительно, немотивированные страхи стали реже. Но с тех пор как заболела ее мать...

- Милосердие, - с неприкрытой горечью произнесла Галина. - Что такое милосердие?

- Милосердие... - Сергей задумался, потом легко поднялся и сказал, направляясь к двери: - Одну минуту, я возьму словарь. - Он тут же вернулся, быстро нашел нужное слово. - "Милосердие - это готовность из сострадания оказать помощь тому, кто в ней нуждается".

- А как, если не нуждается? - спросила она.

- Не понимаю.

- Ну, возьмем, к примеру, того же мифического Христа, распятого, изнемогающего от боли, обреченного... Если бы к нему приставить современного врача... Даже после смерти можно снять с креста и оживить. Только это называлось бы не воскрешением, а реанимацией... И так как он обречен, его снова пригвоздили бы, и все началось бы сначала. При теперешней технике и медикаментах эту пытку на Голгофе можно было бы долго тянуть.

- К чему ты это? - насторожился Сергей.

- Чтобы спросить: если так вот поступать - что это будет? Милосердие или жестокость?

- Ты о ком?

- О Богуше!

- А-а... - с облегчением протянул Сергей. - Ну, как он там?

- Ему легче. А я думаю, не лучше ли вместо антибиотиков и других лекарств впрыснуть ему три ампулы одновременно.

"Нет, она думает сейчас не о Богуше, - опять встревожился Сергей. Богуша она приплела сюда, чтобы меня успокоить".

- Мы ведь говорили о страданиях, - сказал он. - А Богуш-то не страдает. Ты же сама говорила, что он не страдает. Что он живой труп.

- Другие страдают. Он действительно живой труп. А вот его мать... Я по себе чувствую, если бы я его не знала... Помнишь, ты как-то говорил: если хочешь, чтобы читатель страдал вместе с героем, чтобы заплакал, когда тот гибнет, заставь его полюбить этого человека, сродниться с ним. А я с Богушем училась вместе. Одно время он ухаживал за мной. Помню, как-то он поднес мне огромный букет сирени. У них во дворе росла чудесная персидская сирень. Вот он и наломал целую охапку. А я - такая дура! - поблагодарила его с насмешливой церемонностью, потом стала раздавать подругам, каждой по веточке, пока все не раздала. Себе ни одной не оставила.

- Оказывается, ты можешь быть не только ласковой и нежной, но и жестокой, - сказал Сергей, радуясь, что разговор ушел в сторону.

- Он был славный парень, постоянно погруженный в какие-то свои заботы, увлекался физикой, до глубокой ночи засиживался в лаборатории, монтировал радиоприемники и еще какие-то аппараты. Он еще в седьмом классе знал, что будет инженером и что пойдет в институт связи. Мне кажется, что только один он и знал, что станет делать, когда вырастет. И надо же, чтобы такое именно с ним.

- И все-таки он живет, - сказал, закуривая, Сергей.

- Да нет же. У него умер мозг. У него погибло то, что делает человека человеком. Погибло то, что рождает мысль, радости, печали. Даже червь, понимаешь, червь и тот воспринимает свет и тень, тепло и холод, сопротивляется, когда ему делают больно, а Миша... Он - как растение. Остап Филиппович говорит, что надо бы руки и ноги переломать нашим реаниматорам за то, что они сотворили. А они гордятся. Конечно, по-своему они правы. Ведь у него шесть раз останавливалось сердце, и они снова "запускали" его. Седьмой месяц днем и ночью дежурят около него, ни на минуту не оставляют.

- То, что они делают, в какой-то мере подвижничество, - заметил Сергей.

- Скажи, если бы нечто подобное кто-нибудь сотворил во время инквизиции, сожгли бы его на костре?

- Безусловно, - сказал Сергей. - Как еретика.

- Вот видишь, только за то, что вернули с того света, сожгли бы. Хотя таким, как Миша Богуш, сейчас все равно - жить или умереть. Только родные и близкие страдают. И конечно же Остап Филиппович прав: таким, как Богуш, надо дать возможность окончательно умереть хотя бы для того, чтобы избавить от страданий мать, близких, друзей.

- Это было бы преступлением.

- Да, конечно, - согласилась Галина. - По закону он живой. И никто не имеет права отнимать у него этой жизни. За такое судили бы, как за убийство.

- И правильно.

- Нет, - горячо возразила Галина, и на бледных щеках ее вспыхнул румянец, а усталые глаза вдруг загорелись лихорадочным огнем. - Нет, человека делает человеком не работа сердца и желудка, а мозг, разум. А у Миши его уже нет и никогда не будет.

Сергей подошел к подзеркальнику, погасил в пепельнице сигарету, потом подсел к Галине. Обнял. Произнес ласково:

- Не нужно об этом.

- О чем? - спросила она не то удивленно, не то с испугом.

- О том, о чем ты думаешь сейчас. Мне кажется, понятие милосердия значительно шире, чем это толкуется в словаре. Оно включает в себя не только сострадание к другому, но и терпимость и умение владеть собой. Не только любовь, но и веру и надежду.

- Веру? Во что? - не поворачивая головы, спросила Галина. - Надежду? На что?

- На чудо. Да, надежду на чудо и веру в то, что оно может произойти.