Наум Фогель - Капитан флагмана

- Чудес не бывает.

- Бывают, Галочка.

- Нет, - покачала она головой. - Чудес не бывает. А вот жестокость под маской милосердия - это бывает. - Она резко повернулась к нему, и он опять увидел ее глаза, полные лихорадочного огня. - Помнишь твой случай на болоте? Помнишь? То, что Вартан сделал тогда, было милосердием. Милосердием с большой буквы.

- Милосердие всегда приносит человеку гордость и удовлетворение. А Вартан... Он этим выстрелом там, на болоте, и себя обрек на гибель.

- И все же то, что он сделал тогда, - милосердие. Нет ничего ужаснее обреченности. Чем скорее покончить с нею, тем лучше. И Вартан поступил правильно. Я, конечно, не смогла бы. И потом презирала бы себя всю жизнь... А он смог.

- Тогда была война, Галочка.

- Обреченность - всегда обреченность. И страдания - тоже всегда страдания. И если хочешь, то, что Вартан сделал тогда, на трясине, - подвиг.

- Глупости, - уже резко произнес Сергей.

- Нет, - покачала она головой. - Помнишь, у Галины Николаевой - "Смерть командарма"?

Она стала читать на память так, как умела читать только она, без надрыва, но так выразительно и проникновенно, что у Сергея мурашки пошли меж лопаток.

"Кто-то схватил Екатерину Ивановну за ногу. "Доктор, сделайте милость", - попросил ее человек с развороченным животом. И она сделала милость. Она сделала то, что запрещается законом и этикой. Она ввела ему..."

- Этика не то слово, - сказал Сергей. - Я бы написал так: "И она сделала то, что запрещали Закон и Совесть".

- Это одно и то же. И там, и здесь нравственная ответственность за свой поступок.

- Знаешь, о чем я думаю? - спросил он.

- О чем?

- Тебе надо уехать. Хотя бы на несколько дней.

- Мне?.. Сейчас?..

- Нет, право же, лучше тебе на какое-то время оторваться от всего этого. Не знаю почему, но мне... страшно за тебя.

- Напрасно. Если бы я была на месте этой Екатерины Ивановны там, на обреченном пароходе, я бы ничего не сделала. Ткнулась бы носом в угол и ревела. И погибла бы вместе со всеми. Погибнуть так вот, по-глупому, я бы, пожалуй, смогла. Почему ты смотришь на меня так?

- Я люблю тебя, глупенькая!

- И поэтому ты хочешь меня выпроводить?

- Да.

- Не будем об этом.

- Хорошо, не будем, - согласился он. - Будем завтракать. Сейчас я приготовлю тебе поесть. Хочешь яичницу? Глазунью. На шпиге. Пальчики оближешь.

Она посмотрела на часы и встала.

- Нет, я сама приготовлю.

Она пошла в ванную, стала умываться. Он открыл холодильник, достал яйца и квадрат толстого присоленного сала. Когда она вошла в кухню, он стоял, задумавшись, у газовой плиты.

- Ты о чем? - спросила она.

- Думаю вот, как нарезать сало - кубиками или ломтиками?

- А ну-ка убирайся отсюда, - сказала она с напускной строгостью. - Ты, наверное, полагаешь, я без ума от того, что ты научился хозяйничать. Я тебя от этого быстро отучу.

- Господи, да я ведь только об этом и мечтаю, - рассмеялся он.

- Иди к себе. Когда все будет готово, я позову тебя.

- Хорошо, - согласился он и отправился в кабинет, положил перед собой рукопись, вооружился ручкой и стал читать. Через минуту заметил, что читает автоматически, ничего не понимая, что мысли его - совсем о другом.

"Надо обязательно, и сегодня же, поговорить с Андреем Григорьевичем, подумал он, - и рассказать ему все. И о том, что она молилась... Нет, этого, пожалуй, даже ему рассказывать не нужно".

25

Мост через Вербовую в десяти километрах к востоку от города. Дорога к нему идет по узким живописным улицам пригорода. Она то уходит вниз, то поднимается в гору, то приближается к реке почти вплотную, то отдаляется петляет. Мост - высокий, двухъярусный. На нижнем ярусе - железнодорожная линия, верхний - для автотранспорта.

На рассвете был туман. Сейчас он рассеялся и только отдельные хлопья его зацепились за верхушки камышей и висят, легкие, готовые оторваться и медленно растаять в розоватом свете восходящего солнца.

Мост тянется почти полтора километра, затем переходит в насыпь. По насыпи железная дорога и автострада идут рядом. Потом железнодорожная колея поворачивает влево, а шоссе вправо. Уходят назад зеленые плавни, потом и кучугуры - огромные песчаные сугробы, поросшие сосняком. Солнце, несмотря на ранний час, как только поднялось, тут же стало слепить глаза. Бунчужный опустил щиток. И сразу же все предстало в ином свете. Аспидно-серое шоссе лежало широкой лентой и походило на переполненный канал. Вода в нем вровень с берегами. И чудится, что не автомашина, а легкий катер мчится по этой водной глади. Летней порой в степи нередко уже утром возникают миражи: то озеро покажется, забранное вдоль берегов густым лесом, то встанет вдруг перед глазами белый город, который по мере приближения к нему начинает тускнеть, медленно таять и наконец исчезает, уступая место пустынной степи. Вспугнутая машиной поднялась и, тяжело взмахивая крыльями, подалась в сторону большая дрофа. Серый заяц выскочил на дорогу и тут же юркнул в сторону, скрылся в мелком кустарнике на обочине.

Тарас Игнатьевич любил вот так сидеть за рулем, не торопясь вести сильную послушную машину по степной дороге. Яков Михайлович обещал быть к десяти. Значит, останется время, чтобы все посмотреть с Константином Иннокентьевичем, продумать. Жаль, не удалось всю площадь под насаждения подготовить - только там, где коттеджи, не больше двух гектаров. А всего их пятнадцать. И каждый гектар - это ведь семьдесят - восемьдесят тысяч деревьев да кустарников. Много почвы для такого парка нужно. А где ее взять - почву, да еще столько? Правда, есть у меня одна задумка. Если выгорит... Интересно, как пошли тополя, пересаженные зимой? Как выдержала дамба осенние и зимние штормы? Не покажется ли товарищам из министерства и ЦК профсоюзов слишком дорогим весь комплекс дома отдыха? Ничего, уломаем. Мы с Ватажковым ведь все давно согласовали. Яков Михайлович умеет добиваться всего, что задумал. Если б не он, и жилмассива для корабелов не было бы. Как же это получилось у меня тогда в то утро?

А было так.

В то утро мотор его машины закапризничал вдруг. Тарас Игнатьевич решил, что доберется троллейбусом. Вообще-то стоило снять трубку и позвонить, как вороная "Волга" будет здесь, но Тарасу Игнатьевичу захотелось добраться до завода троллейбусом, как добираются все заводские. Молодой рабочий, который сидел впереди, узнал Бунчужного и уступил место, отошел в сторонку. Тарас Игнатьевич поблагодарил его кивком и сел. Троллейбус двигался такими рывками, что даже сидя приходилось держаться за стойку. Тарасу Игнатьевичу хорошо были видны и молодой водитель, видимо ученик, и сидящий рядом его наставник. Тарас Игнатьевич, глядя на водителя, думал, что нехорошо это учиться на таком переполненном троллейбусе. Потом его внимание привлек к себе разговор сидящих позади.