Вадим Кожевников - Заре навстречу

А когда Опреснухин пришел посты смотреть и начал винтовку при лампе расследовать, ржавчину увидал, ну и осердился; а я, как он ушел, всю ее обчистил и мазутом смазал.

— Мазутом нельзя.

— Нельзя, так вытру.

— Теперь, ребята, такое дело, — объявил Супырин. — Наряд пришел. Четырех коней с шахты надо продотряду выдать. Придется вместо коней самим на откатку впрягаться по четыре на вагонетку. Значит, шестнадцать человек найти надо, которые недельку побегали бы за коней, убывших в командировку. Нету несогласных? Пошли дальше…

Тима знал, насколько опасен и тяжел труд шахтера.

Но и поднявшись на-гора, они, усталые, измученные, идут не в дома, а в лачуги, вырытые в земле, где только нары да самодельный стол. Кроме необходимой посуды и смены одежды, там нет почти никаких вещей, и, как и в шахте, пахнет сыростью, плесенью.

И так много сил забирает у человека шахта, что нет у него после работы воли приладить хлюпающую перекошенную дверь у землянки, поправить обвалившиеся глиняные ступени, вскопать огород, и даже принести воду с реки нет сил. Сколько раз Тима видел, как на рассвете, выходя из землянок, горняки умываются прямо и ч лужи и вместо воды сгребают котелком нерастаявший снег в овраге, чтобы выпить чаю с заваркой из березовых почек или смородинового листа. Возвращаясь с шахты, идут к жилищам напрямик, не обходя луж, перебираясь по трясучим жердочкам через глубокие впадины опустившейся почвы над местом заброшенных выработок. И эти же люди, у которых нет сил сделать что-нибудь по дому после работы, шли на плошадь на красногвардейскую учебу, чтобы бегать с винтовкой по грязи, колоть штыком мешок с опилками, подвязанный на бревенчатой перекладине, и тяжко маршировать перед суровым Опреснухиным. Шли на общественную стройку бараков для многодетных, на ночную погрузку угля в эшелоны или забирались на оттаявшие вершины сопок и там выдирали рыжую, прилипшую к почве прошлогоднюю траву, чтобы был корм для подземных коней.

На угольном терриконе работали подростки; они не только выбирали пустую породу — комитет вменил им в обязанность также отсортировывать уголь по маркам.

Приемщик от железной дороги, Дробилин, хилый, всегда страдающий от простуды, сердился, когда его вызывали на погрузку, и равнодушно проверял количество груженых вагонов, совсем не интересуясь, что там: штыб или полноценный кусковатый антрацит, лишь бы по весу сходилось с ведомостью.

Другой приемщик, Николаев, старик рабочий из Мос#вы, с мандатом ВСНХ, вел себя совсем иначе: сколотил из досок будку рядом с терриконом, поселился в ней и неустанно следил, какой уголь отгружают по его нарядам.

Сухонький, седой, в железных очках, он озабоченно поучал:

— Вы, ребятки, прикиньте. Здесь пуду цена копейки, а как его на колеса сложат, с каждой сотней верст цена вскакивает. Довезу до России, копейки в рубли обернутся.

Николаев говорил, что он своими глазами видел Ленина в Москве на митинге. Но ему не очень верили:

— Ладно, ты нас не агитируй, что ты такой особенный, мы и так стараемся.

И под дождем, смешанным со снегом, ребята до ночи шуровали железными кочережками, отбирая кусковатый уголь и выбрасывая каменную породу. Это был тоже очень тяжелый труд, хотя здесь, на шахтах, его считали самым легким.

Худенькая, рыженькая, запятнанная ржавыми веснушками не только на лице, но и на шее и на руках, Дуся на первый взгляд могла показаться дурнушкой.

Глаза узкие, светлые, вокруг зрачка коричневато-зеленые крапинки, носик острый, голосок хриплый, надорванный.

Она была старшей в "девчачьей артели" по сортировке угля и, отличаясь властным характером, неутомимо командовала. Здесь же шуровала "инвалидная команда"

из стариков и покалеченных на работе шахтеров. Старшим над ними считался Безухов. Он называл себя снисходительно — «меченый».

Когда Безухов еще был стволовым, ему после сигнала к подъему зажало кисть железной скобой. Восемьдесят сажень ствола он прошел на такой подвеске.

После этого работал рукоятчиком, но как-то притянул к себе железным крюком вышедшую из шахты бадью, чтобы поставить ее на приемный полог, бадья перетянула, и он сверзился в шахту.

Калеку наняли за полцены выжигать газ в шахте. Для этого дела только и нужно что ползать на карачках с открытой лампой на шесте. Так Безухов и ползал по шахте восемь лет. А когда выходил на-гора, садился летом в тележку, зимой в санки и, отталкиваясь чурками, "на своем ходу" добирался до балагана.

Он говорил о Дусе одобрительно:

__Крепка девка, своими владычит, и откуда чего берется!

Обмотал рукоять ее кочерги веревкой, чтобы зря не отшибало руки, и сказал заботливо:

__ Вы с Аниськой теперь без обоих отцов; ежели кто обидит, скажи.

Безухов, несмотря на инвалидность, отличался поразительной силой, и его побаивались даже самые отчаянные.

На митинге его, как и Лепехина, избрали милиционером, и после работы на терриконе он ночью охранял котельную, сидя в своей тележке и положив поверх култышек тяжелый железный лом.

Тима приходил на террикон выбирать из угля пустую породу. Старался держаться поближе к Дусе не потому, что она ему нравилась, а потому, что охраняла его от насмешек подруг, Тима никак не мог отвыкнуть, найдя сомнительную глыбу, советоваться с кем-нибудь: уголь это или порода? Он очень боялся спутать и выбросить кусок угля, который добывается с таким неимоверным трудом.

Хотя Дуся была гораздо старше Тимы, ложась спать, она клала с собой в постель тряпичную куклу, купленную очень давно, еще при жизни отца, в лавке Деренкова.

Уходя на работу, она каждый раз прятала куклу в сундук. Но в доме властвовала не Марфа, а Дуся.

За годы работы с золотишниками Марфа огрубела и, как говорила о себе, «омужичилась». Уже с семи лет Дуся взяла на себя все заботы о брате и наказывала его, если не мыл ноги, ложась спать, или сильно баловался на улице. В девять лет готовила еду, стирала, убирала землянку и командовала Анисимом как хотела. Анисим, как и Марфа, как и Парамонов, отдавал ей получку, и она вела хозяйство. И как-то так получилось, что эта девушка, неприглядная, тощая, злоязыкая, завоевала уважение всех жителей Псовой Балки, на откосах которой были выкопаны шахтерские землянки.

Жиган Чермаков держал в страхе весь поселок.

Как-то, хмельной, он стал ломиться в землянку, где жила солдатка Горшкова. Жилистый, долговязый, с подвязанной к кисти руки гирькой на сыромятном ремешке, он стяжал славу отпетого. Никто не решился заступиться за солдатку. Но из своей землянки выскочила Дуся. Держа ухватом корчажку с кипятком, она подошла к Чермакову, сказала, сощурясь:

— А ну пошел, а то харю обварю!

Ссутулившись, широко расставив ноги, она с такой лютой злобой глядела на Чермакова, что тот попятился; а Дуся, отведя ухват с корчажкой, с перекошенными плечами, до тех пор шла на него, пока он не попросил: