Марк Колосов - Товарищ генерал

Шиков раскрыл планшет, достал таблицу, заглянул в нее и, не обнаружив таких сведений, замялся.

Климов, не замечая его смущения, тихим, ровным голосом обратился к Володе:

Выступив вперед, Володя предъявил свое командировочное предписание, в котором удостоверялось, что младший политрук Ильин, окончив курсы военных корреспондентов, направляется в распоряжение редактора газеты 9-й армии.

— Немецкий язык знаете? — спросил Климов.

— Знаю! — ответил Володя.

Климов, повернув круглое лицо к молоденькому связному, все тем же деловито-ровным голосом сказал:

— Отведите товарища ко мне. Пусть отдохнет с дороги. Он нам поможет допросить пленных. А вы, — снова обратился он к Шикову, — сдайте бойцов. Когда отправляетесь обратно?

— Товарищ подполковник! — решительно сказал Шиков.. — Колонна на той стороне. Переправить ее нет возможности!

— Ну что же! — Климов слабо кивнул в сторону окна. — Придется подождать, пока это все рассосется! Можете идти!

Военный инженер кинулся к машинам, громко отдавая приказание разворачивать их в обратном направлении.

Связной, по фамилии Карташов, голубоглазый молодой парень, повел Володю Ильина в другую хату. Володя вошел в комнату.

Связной чиркнул спичкой и поднес ее к стоявшей на столе коптилке.

— Товарищ лейтенант! — сказал он. — Давайте помогу обсушиться… Вы пленных будете допрашивать, а мне можно будет присутствовать?

— Если командир разрешит… — сказал Володя.

— Он разрешит! — шепотом проговорил связной. — Да вы чего не раздеваетесь?! Здесь тепло. Печь только истопилась. Я еще натоплю. Интересно, как будут фашисты держаться!.. Наш полк запасной. А сегодня, слышали? Думают, что мы их сюда пустим!..

Как бы не так!.. Вы кушать хотите?.. Я принесу.

— Нет, я есть не хочу, — сказал Володя.

Сняв сапоги и шинель, он с удовольствием поглядел на печь.

Конфорки плиты порозовели и ярко выделялись в вечернем полумраке. В стене над плитой были вбиты гвозди. Повесив Володину шинель на два гвоздя, Карташов растянул ее. Сапоги он водрузил на два полена, положенные на плиту, портянки развесил на длинных кольях, поставленных возле шинели, и, присев у печки, раскрыл книгу, как бы желая избавить гостя от продолжения разговора.

Володя вытянулся на койке, но спать не мог. Не верилось, что он на фронте. Как ни устал он, как ни слипались веки, нервы его были напряжены, и мысль, что где-то недалеко отсюда фашистские танки, которые он видел пока только на фотоснимках, все время врывалась в его сознание. Он несколько раз повернулся на койке и наконец уснул. Спал он так чутко, что то и дело просыпался, чувствуя себя на грани сна и бодрствования. Чадящий язык коптилки и розовые диски на плите превратились в сказочные цветы. Шинель и сапоги также казались причудливыми предметами какого-то фантастического мира. Юноша с бронзовым лицом, сидевший на опрокинутом ведре у печки, был в эти минуты похож на памятник, озаренный яркими лучами полуденного солнца. Вдруг памятник пошевелился.

— Товарищ лейтенант, не спите? Мне скоро надо идти… Вот здесь, на плите, ужин…

— Который час? — спохватился Володя и присел на койка. — Я спал?

— Час только один спали! Спите еще!

— Нет, все уж!

— Да вам-то чего?

— Как так?! — удивился Володя. — А бой?

— Бой будет утром. Наша разведка уже была на хуторе. Танки ушли. Это ихняя разведка была! Они ночью не любят. Боятся.

Карташов усмехнулся. Мягкая улыбка сделала ею доброе лицо еще более привлекательным. Вдруг лицо это приняло серьезное и озабоченное выражение.

— Товарищ лейтенант, вы комсомолец?

— Комсомолец! — сказал Володя.

— Я так и думал, — сказал связной. — Я тоже. Да еще комсорг в комендантском взводе. Беспокоит меня один парена. Недавно к нам прибыл. На вид очень сильный. У нас тут имеется особый комсомольский отряд истребителей танков. Сам командир полка с нами занимается. Этот Горелкин всех метче поражает мишени. А недавно я читал бойцам про подвиг Гастелло. Горелкин поморщился. Я тогда подумал: а сам бы я мог поступить, как Гастелло? Представил себе, как бы я мог это повторить в наших условиях. Танки идут. Подбили один, подбили другой, а они идут.

Тогда что? Обвязываюсь гранатами и двигаюсь на головной. Из строя выведен командирский танк. Нет управления. Если один советский боец так поступил, то и другие могут! Так ведь фашисты подумают? И дадут ходу. Подставят бока ребятам. Тут уж другой разговор: бей! Вот что такое подвиг Гастелло.

Лицо Карташова раскраснелось. Глаза светились сухим блеском.

С минуту помолчав, он встал и, взяв автомат, проговорил:

— Мне надо идти, товарищ лейтенант… Вы отдыхайте…

И, не прощаясь, ушел.

"Зачем я здесь? — задал себе вопрос Володя. — Я должен быть с ним!"

В тревожном нетерпении он вышел на улицу.

Холодная синяя ночь раскинулась над селом. Ветер утих" Небо очистилось от туч. Лунный свет заливал палисадники. Из хаты в хату перебегали бойцы. Володя догнал Карташова. Они молча пошли задами дворов. Замедлив шаг, Карташов начал спускаться в траншею. Показалась небольшая ниша, из которой доносился едва слышный разговор.

— Ну как дела? — присев на корточки, спросил Карташов.

— Порядок! — послышался веселый голос.

— С Горелкиным беда! — отозвался другой. — Лежит как колода. Сильно оробел. Я уже по-всякому с ним пробовал. Не помогает!

Карташов молчал. При свете луны было видно, как двигались его лицевые мускулы.

— Поговорю с ним! — сдвинув брови, обнадежил Карташов.

Снова пошли ходом сообщения.

— Товарищ лейтенант, слыхали? Горелкин! Я так и знал! — с тревогой в голосе проговорил Карташов.

Вдруг он остановился. Лицом к стене окопа, спиною к ним лежал боец.

— Горелкин! — окликнул Карташов.

Боец не отзывался. Карташов тронул его за рукав шинели.

— Послушай, это я… комсорг!.. Ты… членские взносы за сентябрь уплатил? — неожиданно спросил он.

Горелкин, повернув голову, с недоумением уставился на Карташова.

— Достань билет! — деланно суровым тоном сказал комсорг.

Горелкин, отстегнув крючок шинели, дрожащей рукой достал билет. Карташов крохотным фонариком осветил билет, не спеша перевернул страницу.

— Что же это ты, Горелкин? Завтра уплати! А то как бы не пришлось тебя на бюро вызывать!

С лица Горелкина исчезла мертвенная бледность. Положив билет за пазуху, он застегнулся и, виновато переводя взгляд с комсорга на Володю, проговорил:

— Уплачу!

— Приходи завтра в девять ноль-ноль, не опаздывай! — притворно строгим голосом предупредил Карташов. — А то я в полдесятого уйду… комиссар вызвал!..

Он что-то быстро написал в блокноте, оторвал листок и протянул Горелкину:

— Сходи отдай Синельникову!..