Иван Мележ - Горячий август

— Керосин только зря изводишь, — чтобы скрыть охватившую ее неловкость, упрекнула Алена Мартина. — На улице такая светлынь, люди с работы еще не пришли, а ты уже свет зажег.

— Глаза свои жалею, испортишь — не купишь, — улыбнулся Мартин. Галннка, беги до тетки Насти, скажи, чтоб шла быстрее… А потом иди домой. Хорошо?

— А ты скоро придешь? — спросила Галька.

— Скоро, Галька, скоро…

— Смотри, приходи, а то я нудиться буду без тебя…

Галя в войну осталась сиротой — мать ее не вернулась в село из партизанского отряда. Отец пришел один. Он увидел на месте своей усадьбы только груду обгоревшего кирпича да тлеющие головешки.

С тех пор Мартин стал жить в хате своей замужней сестры, но обычно приходил туда только ночевать, потому что весь день был занят разнообразными колхозными делами.

Сестра присматривает по его просьбе за Галькой. Она очень любит девочку, но все-таки Галя нередко грустит, «нудится».

как она говорит, если случится, что отец зи весь день не найдет минутки, чтобы проведать ее.

— Как же она похожа на Ганну, — с теплотой и волнением сказала Алена, когда Галя убежала.

— Да, похожа… — задумчиво повторил Мартин. — Гляну, вспомню. — аж сердце зайдется… — Мартин широкой ладонью закрыл свое темное хмурое лицо, сильными пальцами сжал седеющие виски. Не шевелясь сидел минуты две, молчал.

Алене хотелось подойти к нему, сказать что-нибудь ласковое, чтобы утихла печаль.

Жена Мартина Ганна погибла в бою у Лапотовского шляха, когда прорывали немецкую блокаду. Очередь немецкого автомата скосила ее на глазах у Мартина.

Ганна взмахнула руками, сделала, спотыкаясь, несколько шагов, упала и больше не цстала.

Мартин с товарищами вынес из окружения ее тело и ночью, когда наступила тишина, на опушке, возле Турьи, похоронил жену. До смерти, видно, но забудется ему тот майский день и та ночь 1944 года.

— Не вспоминай, Мартин. У меня такое же лихо: зачем тревожить…

— А зарастает оно медленно, Алена, ой, медленно…

На крыльце раздались чьи-то шаги, Мартин отнял от лица руку и с усилием согнал с лица следы грусти.

Вошла Настя, настороженно взглянула острыми черными глазами на обоих, поздоровалась.

— У вас тут разговор, вижу, душевный был. Извините, если помешала. Я ж не ведала… Может, мне покуда выйти, подождать?

— Садись. Ты почему ж это опаздываешь?

Настроение душевного доверия, которое охватило Алену в разговоре с Мартином, пропало.

Она снова почувствовала и неприязнь к Насте и стыд перед Мартином.

Настя Обухович, менее чуткая по натуре, не очень переживала случившееся, хотя и знала, что виновата.

— Что ж это вы, помощники мои дорогие, в ясный день бурю подымаете?

Алена смутилась, покраснела. Мартин светлыми суровыми глазами посмотрел на них, потом начал рыться в ящиках стола.

— Вот, — он вынул бумажный пакет, осторожно развернул его и протянул бригадирам. На бумажке лежали спелые остроносые зерна. — Что это? Как вы думаете?

— Ячмень, — простодушно ответила Алена.

Настя насмешливо усмехнулась уголками юнких губ.

— Неужто ячмень? А я и не знала…

— Ячмень, правильно… Зерна, что высыпались из переспевшего колоса! Из пятнадцати колосьев! Я нарочно подсчитал… Мы не управляемся жать. Нам нужно использовать каждую минуту, покуда стоят сухие дни. Вы мои командиры, на вас первая моя надежда. Вы обязаны помочь мне… Л у нас что делается — вчера в один день два случая нарушения дисциплины! Игнат самовольно бросил работу — ив результате два коня увязли в болоте. Пришел жнец, чтобы запрячь коней в жнейку, видит — они в болоте, а конюха и близко не видно, где-то в деревне… И вы заварили свару…

бригадиры!

— Не равняйте меня с Игнатом, — перебила его Настя.

— Я и не равняю. У вас разные про3 ступки, но выходит так, что и вы и Игнат — одинаково сорвали работу. Семь человек пришлось снять с ноля, чтобы вытянуть коней… А вы на час задержали жнейку, хотя знаете, что она у нас одна. Час простоя в такое-то время!

Женщины молчали. У Мартина на переносице. набух прорезанный морщинкой бугорок.

— Я Игната сегодня снял с работы и передаю на правление. С ним это не впервой — такое разгильдяйство. И с ним у меня будет особый разговор. А вас на первый раз предупреждаю. Как следует подумайте об этом. — Мартин жестко посмотрел в упрямые глаза Насти: — Особенно тебя предупреждаю — ты все это начала… По очередности, которую установило правление, жнейка должна была быть у Алены…

Настя притворилась обиженной.

— Жнейка ж общая? Чем Аленина бригада лучше моей?

— Ты перед кем прикидываешься? Я кто тебе — председатель или гость здесь? На пшенице жнейка была у тебя?

— Разве ж она постесняется? Она такая хитрая… Привыкла все вершки снимать, — не утерпела Алена.

— Это кто привык вершки снимать? Я? Да если б у меня кони были такие, как у тебя, я и говорить бы ничего не стала.

— Кони у нас одинаковые, не выдумывай. А зато у тебя людей больше. Тебе ж и жать осталось мало, а я и не знаю, когда закончу…

Ссора разгоралась снова.

— Эх, и охочие ж вы у меня до дискуссий. Может, и мне слово дадите сказать?

Причины выискиваете? Ищите, ищите — не одну найдете. Да, у нас мало лоша- дей — в три раза меньше, чем до войны!

И машин мало. А самое главное-людей не хватает… Вон сколько причин! Но все это временные причины. Через год-два машин у нас будет столько, что все ими станем делать… Люди из армии вот-вот вернутся…

Мартин вытащил из кармана кисет, свернул самокрутку. Широкие, в мозолях ладони тяжело легли на стол.

— А пока, хоть многое нам мешает, мы свое все равно сделаем. Мало людей, мало машин, мало лошадей, а мы сожнем и обмолотим. Увидите… Люди выручат. За двоих, за троих будем работать, а сделаем…

Вы только помогайте мне.

От этой уверенности, звучавшей в словах и голосе председателя, он показался Алене более сильным и высоким, чем обычно. Такое же чувство возникало у нее и раньше, когда Мартин, молчаливый и спокойный, вел их на прорыв немецкой блокады у Лапотовского шляха. Тогда они уверенно шли за ним, хотя не знали, что ждет их там, впереди: жизнь или смерть. С того времени Алена стала относиться к Мартину с особенным уважением.

Мартин встал из-за стола, по-военному подтянутый, и, слегка прихрамывая, подошел к женщинам.

— Ну, вот! Поспорили и довольно. Кто на старом снова споткнется — не пожалею ни ока, ни бока. Хватит… Завтра к вам подойдет помощь. Я сказал, чтобы всех, кого можно снять с постоянной работы, послали на поле. Всего снимаем шестнадцать человек. Мне сдается, лучше всего поставить их на скирдование. Я боюсь, чтобы не было разрыва между скирдованием и жатвой. Нужно и то и другое делать сразу. Что вы скажете на это?