Аркадий Гайдар - В дни поражений и побед

- Не надо, не надо! - запротестовал Сергей. - Всю ночь прошатался, а теперь уж что.

Но Силантий настоял на своем. Сергей прислонился к нему правой рукой, хотя итти по буграм от этого было нисколько не легче.

Шли недолго, с полчаса. Яшка шел впереди и тащил обе винтовки.

- Дядя Силантий, а дядя Силантий! - проговорил он, оборачиваясь на ходу. - Ребята-то на нас накинутся сейчас - во-о!..

- Чего мелешь?

- Не мелю, а белого, подумают, поймали. Даешь, мол, к ногтю!

- Скажешь! Как язык-то у тебя не отсохнет!

Они вышли на полянку, повернули за гору, и на небольшой площадке под крутым скатом Сергей увидел две прикурнувшие книзу землянки. Около них стояли и сидели несколько человек.

Пришедших окружили с любопытством.

- Го! Кого привели, ребята? - спросил невысокий, пожилой партизан, с наганом за поясом. По татуированным рукам Сергей угадал в нем матроса.

- Наш, - коротко ответил Егор и выругался крепко. - Чего, дьяволы, рты-то разинули? Федька, ты где?

- Здесь!

- Валяй, тащи чего-нибудь. Неужели не видишь, что у человека плечо прострелено? Доктор хреновский!

- Так заходите же в землянку тогда. Не тут же ему раздеваться.

Землянка оказалась вместительной. Посередине стояла железная печка, а по сторонам, прямо на земле, лежали охапки сухих листьев. Стола не было вовсе.

Сергею подставили обрубок.

Прибежал Федька, маленький, черный, суетливый человек. В германскую войну он служил санитаром, а у партизан "доктором".

Притащил сумку, все содержимое которой заключалось в бутылке иоду и нескольких бинтах, после чего приступил к делу.

С Сергея стащили шинель, гимнастерку и залитую кровью нижнюю рубаху.

- Отойдите от света-то, черти! Чего носы суете, - степенно сказал Федька.

Он долго осматривал рану, потом объявил, что пуля прошла насквозь, пониже плеча через мякоть.

- Кости, кажись, не задела. А впрочем, кто ж ее знает?

- Кто ее знает? А еще доктор!

- Тебе бы, брат, не доктором, а сапожником быть.

- Пойдите к чорту! - не сердясь сказал Федька.

- Егор, вымети-ка это дурачье!

- Выкатывайся, ребята! - возгласил Егор. - Посмотреть?.. Нечего тут смотреть! Вот сам получишь, тогда и посмотришь.

- Взвоешь, брат, сейчас, - предупредил, подходя с бутылкой, Федька. Ну ничего, я скоро... самую малость.

- Не буду! - улыбаясь, ответил Сергей.

- Ой ли! Ну смотри...

И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей сдержал крик, вынес боль молча.

- Эх молодец! - заговорил Федька. - А у нас этого еду боятся, страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как еду, - то никак! Со скандалом кажный раз, хуже бабы.

- Кто же это тебя? Не пойму я все-таки толком, - спросил матрос.

- Я и сам не знаю. Бандиты какие-то! Я думал, это партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый с месяцем...

- Пилюковцы! - резко сказал Егор. - Казачья сволочь! Это ихний.

- Что за пилюковцы? - спросил Сергей.

- Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, дак, он у них атаманом. Возле Соч они больше путаются.

Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались. Голова горела.

- Ляг! - сказал ему матрос. - Вон тебе в углу на листьях постлали. Укройся моей шубой.

Сергей лег, закрыл глаза. Партизаны вышли. Ему было жарко, но в то же время пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла и повернуться, даже чуть-чуть, было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била где-то близко под кожей.

"Хорошо! - подумал он - Хорошо, что все-таки я у своих..."

И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дышит, но все-таки спит новый партизан.

XIII.

Прошло две недели с тех пор, как убежал из города в горы Сергей. Рука еще болела, и двигать ею было трудно.

Партизан кругом было много, но отрядами держались они небольшими, чтобы скрываться удобнее. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать-сорок. Народ боевой и видавший виды. Сам Сошников матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, был старым партизаном, еще со времен германской оккупации Украины. Он не был хорошо развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. Он крепко ругался, крыл и в "бога" и во все, что угодно; но при случае, не видел ничего зазорного в том, чтобы в меру выпить. Самою сильною бранью считал он слово "соглашатель".

Потом Егор. Озлобленный до-нельзя и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к "тому" лагерю, независимо от профессии, пола и возраста.

Когда-то давно он был рабочим литейного цеха, про который вспоминал с ненавистью, который, как он говорил, "прожег и прокоробил его до последней жилы".

Прямо с завода он попал в солдаты. За какую-то провинность оттуда - в дисциплинарный батальон. Озлобленность постепенно нарастала. А тут еще война, и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.

- Всю жизнь промотался хуже собаки, - говорил он. - Другому хоть что-нибудь, передышка какая, ну хоть обман какой-нибудь на время, а у меня - ни чорта!

- А пропади они все пропадом! - отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.

Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.

Близко узнал еще Сергей Силантия Евстигнеева, или, попросту, дядю Силантия. Это был простой мужик иногородний, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то "там" была своя немудрящая хатенка, хозяйствишко, баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения... выстрелы... войны... и все его мечтания были всегда возле "землишки", возле "спокоя". Раньше забитый и эксплоатируемый, он верил в то, что большевики принесли с собой "правду", и что скоро должно все хорошо "по-божьи" устроиться. Но вышло все как-то не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему, что никак нельзя ему без отобранной лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом пришли опять белые, и ему всыпали шомполами уже за комиссара и поводили "в холодную". Из "холодной", испугавшись, как бы не было еще чего хуже, он убежал и с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.

Был еще Яшка, который где только не шатался. Служил полотером, работал грузчиком и собачником, а в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.

И черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.

Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.

- Румка! пойди сюда! - позвал тот.