Александр Амфитеатров - Паутина

— Видишь ли, Миля, — сказалъ онъ, повертывая, — круто и грубо по своему обыкновенію, — разговоръ съ этой опасной и скользкой для него темы. — Видишь ли, Миля. Хотя подарка я тебѣ для дня рожденія не принесъ, но кое что пріятное для тебя все-таки имѣю.

Онъ вынулъ бумажникъ и изъ бумажника — пачку кредитокъ. «Пума» на софѣ смотрѣла на него заискрившимися глазами, выраженіе которыхъ не говорило о большой радости.

— Пріѣхалъ я, между прочимъ, затѣмъ, чтобы передать тебѣ остальныя деньги, согласно нашему условію. Получи.

Она пожала плечами.

— Если тебѣ угодно, — пожалуй, давай. Я могла бы ждать. Мнѣ все равно.

— Очень угодно, — рѣшительно сказалъ онъ. — Я изъ тѣхъ людей, которые, покуда знаютъ за собою денежный долгъ, чувствуютъ себя несчастными, душа ноетъ, и мозги скулятъ, какъ слѣпые щенята.

— Долгъ долгу рознь, — бросила «пума» какъ-бы не ему, a въ воздухъ, осіявъ Симеона серьезными, предостерегающими глазами.

Симеонъ умышленно пропустилъ это замѣчаніе мимо ушей.

— Этою тысячей мы съ тобою по мерезовскому дѣлу квиты, — сказалъ онъ, протягивая Эмиліи Ѳедоровнѣ руку съ пачкою. Та, видимо, раздумывала, брать или нѣтъ, и красивые пальчики лѣвой руки, которою она наконецъ взяла деньги, слегка дрожали подъ изумрудами.

— Ужъ не знаю, — двусмысленнымъ тономъ недоумѣнія возразила она, безъ благодарности пряча пачку подъ желтый халатикъ свой, за лифъ, — ужъ не знаю, Симеонъ, квиты ли мы.

Правая щека Симеона прыгнула, но онъ сдержался и сухо отвѣчалъ:

— Я свои обязательства исполнилъ и даже съ излишкомъ.

— Но я то въ своихъ обязательствахъ просчиталась, — холодно возразила Эмилія.

Онъ пожалъ плечами.

— Вина не моя.

Она смотрѣла на него въ упоръ блестящими укоряющими глазами и, качая прическою, которая мохнатымъ курганомъ плясала на тѣни, говорила медленно и вѣско:

— Ты едва надѣялся умолить дядю хоть на третью часть отъ Мерезова, a успѣлъ выклянчить все.

— Что же тебѣ Мерезова жаль? — зло усмѣхнулся Симеонъ.

Она, искусственно холоднымъ жестомъ, отвернулась и стала тянуться пумою, почти лежа на спинѣ.

— Что же тебѣ Мерезова жаль? — повторилъ Симеонъ.

Она, все въ той же позѣ, отвѣчала со строгимъ укоромъ:

— Прошли годы, когда я жалѣла мужчинъ. Но, конечно, разорять его я не собиралась.

— Хорошо онъ разоренъ! Двадцать пять тысячъ я ему долженъ выдѣлить.

— Изъ пятисотъ слишкомъ? — ѣдко возразила Эмилія. — Безъ меня было бы наоборотъ.

Щеку Симеона страшно дернуло.

— Объ этомъ теперь говорить поздно, — произнесъ онъ съ тяжелымъ усиліемъ надъ собою, чтобы не отвѣтить рѣзкостью.

Она равнодушно возразила, лежа все также навзничь и не глядя на него:

— О, я знаю и не спорю. Просчетъ свой хладнокровно пишу себѣ въ убытокъ, a на будущее время кладу памятку.

— Врядъ ли намъ придется считаться еще разъ, Эмилія. Я кончаю дѣла свои.

— Слышала я. Невѣсту ищешь?

— Можетъ быть.

— Лилію долины? — говорила она въ носъ, съ паѳосомъ актрисы изъ мелодрамы. — Невинный ландышъ весеннихъ рощъ?

— Не смѣйся! — сказалъ Симеонъ съ новою судорогою въ щекѣ.

Тогда Эмилія Ѳедоровна вдругъ перешла изъ позы лежачей въ сидячую и, схвативъ руками колѣни, устремила въ лицо Симеона испытующій взглядъ сверкающихъ очей своихъ:

— Женился бы ты лучше на мнѣ, — спокойнымъ и твердымъ голосомъ, безъ всякой неловкости и волненія, произнесла она.

Предложеніе это Симеонъ слышалъ уже не въ первый разъ, привыкъ къ нему, какъ къ своеобразному чудачеству своей собесѣдницы, и потому отвѣчалъ со спокойною сдержанностью, нисколько не боясь Эмилію Ѳедоровну обидѣть:

— Ты знаешь мои взгляды на бракъ.

Она опять откинулась навзничь, точно онъ ее ударилъ, и долго лежала, молча, съ закрытыми глазами.

— Да, въ ландыши я не гожусь! — услышалъ онъ наконецъ, и, тоже помолчавъ въ искусственной, нарочной паузѣ, потому что отвѣть его былъ готовъ сразу, произнесъ тихо, интимно:

— A я злопамятенъ и ревнивъ къ прошлому.

Она поймала звукъ неувѣренности въ его голосѣ и улыбнулась про себя и недала Симеону оставить за собою послѣднее слово.

— Которое самъ сдѣлалъ! — строго подчеркнула она.

— Не одинъ я! — смѣло и сухо огрызнулся Симеонъ.

Этого пункта въ спорахъ съ старою своею пріятельницею онъ никогда не боялся. Эмилія не нашлась, что возразить, и промолчала. Она лежала и думала, Симеонъ молчалъ и курилъ.

— Жаль, что бастуешь, — сказала Эмилія, наконецъ. — Аника мой страхъ въ гору идетъ. Баллотировался бы ты въ предводители. Годъ за годъ, ступенька за ступенькою, я тебя въ министры вывела бы.

Онъ отрицательно тряхнулъ головою.

— Въ короли зови — не пойду. Усталъ.

— Я тебя крупнѣе считала.

— Не ты одна. Я сегодня съ Вендлемъ говорилъ уже на эту тему. Пройдутъ два-три года, и всѣ, кто воображалъ меня волкомъ какимъ-то, убѣдятся, что я спокойнѣйшій старосвѣтскій помѣщикъ, съ единственнымъ идеаломъ: дожить въ мирѣ со своею Пульхеріей Ивановной до восьмидесяти лѣтъ.

— A сестры? — послѣ долгой паузы, выжидающимъ голосомъ, будто вся настороженная, спросила Эмилія.

Симеонъ презрительно дернулъ плечами и, оскаливъ серпы свои, бросилъ короткое безразличное восклицаніе:

— Ба!

Тогда Эмилія Ѳедоровна быстро поднялась и сѣла на софѣ, спустила ноги на полъ и, сдвинувъ брови, сверкая глазами, заговорила тономъ человѣка, который не только видитъ своего неуважаемаго противника насквозь, но ничуть и не намѣренъ скрывать отъ него свое неуваженіе:

— Если-бы я была твоею сестрою, я постаралась бы опозорить имя твое, которымъ ты такъ чванишься, какъ только сумѣла бы хуже.

— Очень радъ, что ты не моя сестра! — насмѣшливо улыбнулся смущенный Симеонъ.

A она продолжала, негодуя:

— Хорошую молодость ты имъ устроилъ, нечего сказать! Вѣдь въ вашемъ домѣ дышать нечѣмъ: тоска и злоба углекислотою ползутъ.

— Выйдутъ замужъ, устроятъ жизнь по своему, — старался какъ можно равнодушнѣе парировать онъ.

Она съ презрѣніемъ возразила:

— A гдѣ женихи?

— Зоѣ рано еще, a вокругъ Аглаи мало ли увивается? У братьевъ товарищей много. И студенты, и офицеры.

— Это не женихи, но такъ, бывающіе молодые люди. Аглаю за человѣка безъ состоянія выдавать нельзя. Она красавица.

— Разборчивою невѣстою съ ея приданымъ быть не приходится.

— Красавица замужемъ за нищимъ либо мученица, либо кокотка.

— Уже это — на отвѣтственности будущаго супруга, — равнодушно возразилъ Симеонъ.

— Тебѣ, слѣдовательно, только бы ее вдвоемъ съ кѣмъ-нибудь въ церковь, къ аналою впихнуть? — ядовито язвила, сверкая глазами, Эмилія. Но Симеонъ былъ какъ въ броню закованъ. На саркастическій вопросъ ея онъ отвѣчалъ почти съ добродушіемъ:

— И хотѣлось бы — поскорѣе. Ты имѣешь на нее вліяніе. Внушай при случаѣ, что пора развязать брату руки.