Юрий Тынянов - Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)

Здесь — характерное для Юрия Николаевича стремление быть в курсе всех дел «Библиотеки поэта», вплоть до самых мелких, и не менее типичная для него лапидарность слога. (Кстати, многие письма Юрия Николаевича написаны карандашом, он утверждал, что карандашом получается короче.)

Постепенно мои посещения Юрия Николаевича сделались регулярными.

Сложился даже некий ритуал. Заслышав мой звонок или голос, Юрий Николаевич выходил, приветливо здоровался, и тут же без долгих предисловий начинались вопросы: «Что у нас делается? Какие поступили рукописи? Есть ли новые заявки? Как с печатанием?»

Последний вопрос был в то первое десятилетие существования «Библиотеки поэта» особенно острым. «Библиотека» «своей» бумаги не имела, бумага шла из общего издательского котла. Но «Издательство писателей» (а с 1935 года Ленинградское отделение издательства «Советский писатель») заинтересовано было, естественно, в том, чтобы в первую очередь выходили книги современных писателей; к тому же книги «Библиотеки» были сложны полиграфически и объемны, они пожирали тонны бумаги, с которой вообще было весьма туго. Подписанные к печати рукописи большой серии «Библиотеки поэта» залеживались в ожидании своей очереди. В таких случаях Юрий Николаевич звонил в издательство и суровым тоном требовал объяснений: «Почему книги «Библиотеки» не печатаются? Кто виноват в задержке?»

Наконец, после наших напоминаний и ходатайств, было отпущено для печатания уже подготовленных книг «Библиотеки поэта» около пятнадцати тонн бумаги. Этого хватило бы на несколько книг. О судьбе ее упоминает И. Груздев в одном из писем М. Горькому; «Получили наряд из нашей нормы, но она пошла на издание Блока как издания экспортного» [В 1932-1936 гг. было выпущено 12-томное собрание сочинений А. Блока тиражом пять тысяч экземпляров.].

В конце 30-х годов Н. А. Брыкину, бывшему в то время директором Ленотделения издательства «Советский писатель», пришла мысль печатать книги малой серии на бумажных срывах, что Юрий Николаевич приветствовал: «Пускай на срывах, — говорил он, — лишь бы выходили!» [Фактически на срывах вышла всего одна книга малой серии. Но в тот период нехватки бумаги и это было достижением.].

Среди ряда задач, стоявших перед руководством «Библиотеки поэта», Юрий Николаевич считал главными надлежащий подбор сотрудников (то есть редакторов-составителей книг) и выработку типа издания.

То и другое было делом не простым.

В основном привлекались относительно молодые ученые, многих из которых Юрий Николаевич хорошо знал, а некоторые в недалеком прошлом были его учениками. «Мне говорят, — как-то сказал Юрий Николаевич, — чтобы я привлекал к работе того или того. А я буду привлекать только «по знакомству»... только тех, кого я хорошо знаю».

Но, привлекая «по знакомству», Юрий Николаевич предъявлял к будущим составителям книг «Библиотеки» весьма серьезные требования. Рассматривая поступившие заявки, он всесторонне обсуждал каждую кандидатуру. Необходимо, чтобы это был человек «надежный», то есть подготовил бы рукопись на должном уровне и в мыслимые сроки. Предпочтение оказывалось специалистам по данному автору или теме. Юрий Николаевич рассматривал установление канонического текста как настолько важную сторону работы «Библиотеки поэта», что счел необходимым специально сказать об этом в кратком предисловии ко всей серии (Державин. Стихотворения).

Для многих молодых литературоведов «Библиотека поэта» явилась школой исследовательской работы и выработки текстологических навыков.

Сложнее было со старыми, давно сложившимися учеными, которые и но знаниям и по опыту имели право на участие в работе «Библиотеки», но вызывали у Юрия Николаевича сомнения: будут ли их труды отвечать современным методологическим требованиям?

Помню, как по предложению Юрия Николаевича мы вместе с ним отправились в Пушкинский Дом просить академика А. С. Орлова, в то время заместителя директора Института русской литературы, крупного специалиста по литературе русского средневековья и XVIII века, возглавить подготовку трехтомника «Ломоносов, Сумароков, Тредиаковский». Юрий Николаевич в свойственной ему изысканно вежливой манере воздал должное эрудиции академика, разносторонности и глубине его интересов, но, выйдя, в раздумье произнес: «А не подведет ли нас академик?» Надо сказать, что опасения Юрия Николаевича оказались напрасными: трехтомник под редакцией академика А. С. Орлова отвечал высоким требованиям и был положительно оценен критикой. Правда, под началом академика Орлова работали такие серьезные ученые, как Г. А. Гуковский и П. Н. Берков.

Иногда Юрий Николаевич после наших разговоров о делах «Библиотеки поэта», уже «под занавес», брал с полки книгу того или другого из маститых историков литературы и читал выбранный наугад отрывок, с большим искусством передавая манеру чтения автора. Попутно он сопровождал чтение краткими комментариями: «Сомнительно... А вот и не так!» Как-то, прочитав абзац из книги одного ленинградского ученого, известного специалиста по Грибоедову, рекомендовавшего при изучении писателя читать текст медленно, чтобы глубже вникнуть в его суть, Юрий Николаевич воскликнул: «Метод медленного чтения! Исследователь должен читать так, как каждый читатель, — бегло, иначе можно вычитать то, чего у писателя вовсе нет!»

Это были отклики давних несогласий с академической наукой.

Кстати, у Юрия Николаевича вовсе не было огульного предубеждения против историков литературы старой школы. Он, например, высоко ставил С. А. Венгерова, в семинаре которого оп когда-то работал, ценил широту его интересов, увлеченность, исключительное трудолюбие; в огромном томе «Русской поэзии», изданном С. А. Венгеровым в конце прошлого века, Юрий Николаевич видел предшественника «Библиотеки поэта». Книгу И. Гарусова о Грибоедове он назвал энциклопедией «Горя от ума».

Манера речи Юрия Николаевича была резко индивидуальна. Главным ее свойством была необыкновенная живость. Все своеобразие его общения с собеседником не могла бы передать и магнитная лента: огромную роль играли жест, поза, мимика, которые дополняли, раскрывали, интерпретировали его речь.

В дела «Библиотеки поэта» Юрий Николаевич входил детально. Вплоть до того даже, что в случаях больших задержек со сдачей рукописи иногда сам связывался по телефону с редактором-составителем и разговаривал в довольно жестком тоне. Вообще, когда надо было принять конкретные меры или устранить препятствия, он действовал тут же, не откладывая: звонил по телефону, телеграфировал или «составлял бумагу». Перезванивался он во время наших разговоров иногда и с членами редколлегии, чаще всего с В. М. Саяновым, так сказать «на ходу» решая вопрос. Обычно, лишь покончив с деловой стороной, он спрашивал меня: «А что слышно?..» Или: «Вы слышали...» — и тут оказывалось, что он живо интересуется всем, что происходит в культурной и, прежде всего, литературной жизни страны и, в частности, Ленинграда. При этом характерно — произведения искусства для него не существовали вне личности их авторов, к которым у него всегда было свое, особенное отношение. Помню, как однажды, обсуждая работу литературоведа М. И. Аронсона, в то время безнадежно больного, Юрий Николаевич проникновенно заговорил о нем как о человеке, наделенном незаурядным умом, душевной красотой, отличными физическими данными (М. И. Аронсон был спортсменом-альпинистом). «Увы, болезнь не щадит никого, — сказал Юрий Николаевич, — ни умных, ни красивых, ни умелых». А разговор этот происходил в то время, когда сам Юрий Николаевич был уже тяжело болен.