Юрий Герман - Один год

Лапшин поднялся, чтобы подойти к ней, но в дверь постучали, и он остановился посредине комнаты. Явилась Нюта с подносом в сопровождении всего выводка. Дети несли тарелки, вилки, ножи, соль, перец.

- Ну, милости прошу, - говорила лекаренковская супруга, гремя посудой и сверкая зубами, глазами и чешуей сарафана, - милости прошу к столу, не побрезгуйте, гостья дорогая, долгожданная, нашим хлебом-солью, кушайте, отдыхайте...

Лапшин и Катя стояли бледные, слушали молча. Наконец Нюта сообразила, что трещит "не в добрый час", и дверь плотно закрылась. Катя дрожащей рукой налила себе большой стакан вина, исподлобья взглянула на Лапшина и почти шепотом сказала:

- Вы у меня один на всем свете, Иван Михайлович! Если я что-то выдумала и вам это неприятно, я сегодня же уеду. Но... понимаете... просто романчик между нами не может быть... И вы не тот, и я не та. Налить вам винца?

Он взял бутылку и сам налил до краев. Опять стало слышно, как свистит морской ветер. Сердце у Лапшина тяжело и сильно билось, он все еще был бледен и молчал. - Теперь скажите что-нибудь! - велела Катя.

Иван Михайлович улыбнулся странной для его лет, совершенно мальчишеской улыбкой.

- Не знаю, - медленно произнес он, - не знаю, как сказать. Но вы, Катя, гораздо лучше, чем даже я про вас думал.

Теперь он прямо и спокойно смотрел в ее круглые, ясные, счастливые глаза:

- Очень я за это время намучился. И никогда не забуду, как вы мне нынче помогли. Я, знаете, всегда думал: вот возьму и спрошу - пойдешь за меня замуж? И не мог. Глотка ссыхалась. И все, точно как вы, рассуждал, но слов не мог найти настоящих.

- Я нынешние слова долго в уме складывала, - призналась она, и вино в ее стакане расплескалось. - А сказала совсем иначе. Но все-таки сразу сказала, и, видите, теперь легко. Значит, мне не уезжать назад сегодня?

- Нет! Что вы! - испугался он.

- Ну, тогда выпьем. Вы умеете напиваться?

- Не знаю! Наверное, умею.

Катя выпила залпом все вино, и он тоже выпил вслед за нею.

- Я вам не буду мешать! - робко произнесла она. - Честное слово, Иван Михайлович. Мне просто нужно, чтобы вы были. Это, наверное, глупости, но без вас все ложь.

Вино сразу ударило ей в голову, глаза мгновенно заблестели, щеки жарко зарумянились.

- Это как же? - не понял он.

- Так! Ложь! Я не могу вам объяснить, но мне всегда кажется, что есть люди, которые делают жизнь, а есть, которые ее потребляют. И эти потребители очень любят прикидываться делателями. Впрочем, все это вздор. Главное, что вот вы тут.

Через стол она взяла его за обшлаг широкими ладошками и спросила:

- Это вы, Иван Михайлович? Не молчите, пожалуйста, говорите тоже, а то мне будет казаться, что я вас насильно хочу женить на себе... Кстати, мне никакой женитьбы не нужно, вы не воображайте. Вы можете жить у себя, а я у себя. И в загс мы не пойдем. Я просто хочу знать, что вы мой человек. Выпьем?

- Выпьем.

- Ужасно напьюсь! - пообещала Катя. - А потом хмель пройдет и окажется, что ничего этого не было. Что все я придумала! А вы выскочите в окно.

- В какое окно? - удивился Лапшин.

- В обыкновенное. У Гоголя про это написано. Ну, посудите сами, зачем я вам? Далеко не девочка! Посредственная артистка! - она стала загибать пальцы. - Внешность - заурядная. Это минусы. Теперь плюсы...

Внезапно стало резко темнеть, ветер с моря завизжал пронзительнее, с треском захлопнулась фрамуга.

- Шквал! - сказала Катя. - Всех наверх свистать! Бом-брам-стеньги на рифы ставить! Да, Иван Михайлович?

- Да! - ответил он спокойно и радостно, любуясь ею. Удивительно она умела веселиться, не кривляясь, редкостно умела всегда оставаться самой собою.

- А как я вас буду называть? - спросила Катя. - Ваня? Это же глупо, вы начальник, у вас разные там револьверы, и вдруг Ваня. Хотите, я вас буду называть товарищ начальник?

Опять хлопнула фрамуга, Нюта из деликатности стала закрывать окна снаружи. Теперь было очень душно, кровь стучала в висках, дышать стало совсем нечем.

- Это сирокко! - объявила Катя. - Я, Иван Михайлович, знаю довольно много разных слов, но смысл не помню. Сирокко - это ветер?

И, не дожидаясь ответа, спросила:

- А перепелок едят с костями? Ужас как есть хочу. Я ведь очень экономила, чтобы осталось на обратный билет...

Порывшись в сумочке, достала деньги и протянула их Лапшину:

- Нате. Это же ваши. А то, что я потратила, я вам потом верну. Имейте в виду, я не желаю тратить ваши деньги. Подумаешь, он мне послал! По телеграфу!

Перепелки трещали в ровных, крепких зубах, она запивала их вином, заедала дыней, откусывала помидоры. И, порою, закрывая глаза, говорила:

- Господи, как хорошо! Только все-таки вы в конце концов выпрыгнете в окно.

- Далось вам это окно!

Потом, когда шторм разыгрался по-настоящему, они решили пойти к морю. Нюта дала им на двоих огромный брезентовый плащ с клеймом Дома отдыха, они взяли с собой бутылку вина, стакан и кулек орехов. Нюта вслед им крикнула, что они "скаженные" и еще что-то, за воем ветра они не расслышали, что именно. Катя, спотыкаясь на камнях и путаясь в полах гигантского плаща, объявила, что "задувает не меньше как на двенадцать баллов". На сколько задувает - Лапшин не знал, но дуло действительно здорово.

- Вы держите меня, - требовала Катя. - Меня тащит, Иван Михайлович, миленький! Или снимите этот плащ, потому что он надувается, как парус.

У моря их просто-напросто прижало к обрыву, потом поволокло вдоль камней. Катя кричала, что ей "дует в бейдевинд", а когда Лапшин спросил, откуда она знает все эти слова, - ответила, что играла девочкой в какой-то пьесе из жизни пиратов. Обоим им было ужасно смешно, и Лапшину казалось, что он совсем молод, что не было ни ранений, ни этой дурацкой контузии, которая мучает его до сих пор, что жизнь началась с начала и эта жизнь будет гораздо лучше той, которую он прожил.

- Пещера! - закричала Катя. - Все наверх!

Ветер уже не свистел, а ревел, клочья соленой пены, срываясь с волн, летели им в лица, море до самого горизонта казалось свирепым, угрожающим.

- Сюда! - вопила Катя. - Мы спасены!

Пещера была просто кособокой ямой. Балашова, подобрав полы своего страшного брезентового плаща, прыгнула, за ней в яму медведем ввалился Лапшин.

- Во, здорово! - сказала Катя. - Вы не ушиблись, Иван Михайлович?

Ветер теперь ревел над их головами, где-то совсем рядом взвивались гребни волн, Катя свистящим шепотом спросила:

- Галеты и пресная вода спасены, капитан?

- Спасены! - покорно ответил Иван Михайлович.

- А остров обитаем?

- Ага! - сказал Лапшин. - Кажется.

- "Ага", "кажется"! - передразнила Катя. - Разве так играют в кораблекрушение?! Или вы забыли, как в это играют?

- Я никогда не играл в кораблекрушение, - сказал Лапшин. - Я и не знал ничего об этом долгое время.