Валентин Катаев - Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)

- Ах, так! А это, по-вашему, тоже брехня?! - воскликнул я, вынимая из кармана новенький двугривенный.

Тупягин вскользь посмотрел на двугривенный, сиявший в моих пальцах, и пожал плечами.

- Обыкновенный николаевский двугривенный... Награбленный большевиками из Монетного двора в семнадцатом году...

- Да, Тупягин, видите: вместо орла - ненавистные вам серп и молот и надпись: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь".

- Ерунда! Приклеили!

Я заскрежетал зубами.

- Слушайте, вы, Тупягин! Видите: пятирублевая ассигнация? - Я вытащил из кармана казначейский билет. - Посмотрите на него внимательно. Сейчас мы с вами пойдем в любой магазин, купим четвертку табаку, и я на ваших глазах получу сдачу се-ре-бром!

- Чепуха! Никакой нормальный человек не разменяет вам эту подозрительную советскую бумажку на серебро.

Я почувствовал, что ком подкатил к моему горлу. Я собрал всю свою силу воли и процедил сквозь зубы:

- Тупягин... Какие же деньги в таком случае вы признаете?

- Ро-ма-нов-ски-е! - скрипнул Тупягин. - Ни-ко-ла-ев-ски-е! Это настоящие деньги. Без всяких фиглей-миглей.

- Ах, так, дорогой товарищ Тупягин? - сказал я, ласково улыбаясь. Очень приятно. А скажите, пожалуйста, что это у вас такое висит в простенке между этими двумя многоуважаемыми окнами?

- Зеркало, - с удивлением сказал Тупягин.

- Зеркало. Но оно мне не нравится.

Непосредственно за этим я взял с письменного стола какую-то бронзовую собаку и бросил ее в зеркало. Осколки брызнули во все стороны. Тупягин окаменел.

- Кроме того, мне не нравится цвет ваших обоев. Но мы это сейчас исправим.

Я взял со стола большую бутылку чернил, и не прошло двух минут, как обои приобрели очень оригинальную и живописную окраску. Затем я выпустил из перины пух, наскоро вспорол перочинным ножом бархатный турецкий диван, сунул в него жалкие остатки стенных часов, выдавил тюбик синдетикона в ночные туфли хозяина и затопил камин обломками какого-то мореного дуба.

- Надеюсь, - ласково сказал я, - что вы не доведете дело до народного суда? Я понимаю, если б это был еще окружной суд, но стоит ли мараться об этот паршивый большевистский судишко! Не правда ли, Тупягин? Лучше я вам просто заплачу пятьсот рублей наличными за организацию уюта в вашей мрачной холостяцкой берлоге - и дело с концом.

- Как угодно, - сухо сказал Тупягин.

- Потрудитесь получить, - сказал я, протягивая Тупягину романовскую пятисотку.

- Вы что, издеваетесь надо мной?

- Какое уж тут может быть издевательство, - грустно сказал я, - умел уют старому холостому другу устраивать - умей и денежки за это платить. И не какие-нибудь советские... паршивые... фигли-мигли. А настоящие, романовские, так сказать.

- Надеюсь, вы шутите?.. - хрипло прошептал Тупягин.

- Какие уж тут шутки!.. До свидания, Тупягин... Мебель советскую покупайте на Сухаревке. Там, знаете ли, дешевле и хуже. И все-таки не в каком-нибудь гнусном большевистском государственном тресте.

1924

Конотопский уисполком по договору от 23 июля 1922 года с общиной верующих поселка при ст. Бахмач передал последней в бессрочное пользование богослужебное здание, выстроенное на полосе железнодорожного отчуждения и пристроенное к принадлежащему Западной железной дороге зданию, в коем помещается железнодорожная школа.

...Окна церкви выходят в школу...

Из судебной переписки

Отец дьякон бахмачской церкви, выходящей окнами в школу, в конце концов не вытерпел, надрызгался с самого утра в день Параскевы Пятницы и, пьяный как зонтик, прибыл к исполнению служебных обязанностей в алтарь.

- Отец дьякон! - ахнул настоятель. - Ведь это что же такое. Да вы гляньте на себя в зеркало: вы сами на себя не похожи!

- Не могу больше, отец настоятель! - взвыл отец дьякон. - Замучили, окаянные. Ведь это никаких нервов не хва-хва-хва-тит! Какое тут богослужение, когда рядом в голову зудят эту грамоту...

Дьякон зарыдал, и крупные как горох слезы поползли по его носу.

- Верите ли, вчера за всенощной разворачиваю требник, а перед глазами огненными буквами выскакивает: "Религия есть опиум для народа". Тьфу! Дьявольское наваждение. Ведь это ж... ик... до чего ж доходит?.. И сам не заметишь, как в кам... Ком-мун-нисти-ческую партию уверуешь! Был дьякон - и ау, нету дьякона! "Где, - спросят добрые люди, - наш милый дьякон?" А он, дьякон... он в аду... в гигиене огненной!..

- В геенне, - поправил отец настоятель.

- Один черт, - отчаянно молвил отец дьякон, криво влезая в стихарь. Одолел меня бес!

- Много вы пьете, - осторожно намекнул отец настоятель, - оттого вам и мерещится.

- А это мерещится? - злобно вопросил отец дьякон.

Владыкой мира будет труд!

донеслось через открытое окно соседнего помещения.

- Эх! - вздохнул дьякон и пророкотал: - Благослови, владыка!

- Пролетарию нечего терять, кроме его оков!

- Всегда, ныне, и присно, и во веки веков, - подтвердил отец настоятель, осеняя себя крестным знамением.

- Аминь! - согласился хор.

Урок политграмоты кончился мощным пением "Интернационала" и ектении:

Весь мир насилья мы разрушим до основанья! А затем...

- Мир всем! - благодушно пропел настоятель.

- Замучили долгогривые, - захныкал учитель политграмоты, уступая место учителю родного языка. - Я - слово, а они - десять...

- Я их перешибу, - похвастался учитель языка и приказал: - Читай, Клюкин, басню.

Клюкин вышел, одернул пояс и прочитал:

Попрыгунья-стрекоза

Лето красное пропела.

Оглянуться не успела...

- Яко спаса родила! - грянул хор в церкви.

В ответ грохнул весь класс и прыснули прихожане.

Первый ученик Клюкин заплакал в классе, а в алтаре заплакал отец настоятель.

- Ну их в болото! - ошеломленно хихикая, молвил учитель. - Довольно, Клюкин, садись. Пять с плюсом!

Отец настоятель вышел на амвон и опечалил прихожан сообщением:

- Отец дьякон заболел внезапно и... того... богослужить не может.

Скоропостижно заболевший отец дьякон лежал в приделе алтаря и бормотал в бреду:

- Благочестив... самодержавнейшему государю наше... Замучили, проклятые!..

- Тиш-ша вы! - шипел отец настоятель. - Услышит кто-нибудь - беда будет...

- Плевать... - бормотал дьякон. - Мне нечего терять... ик... кроме оков!..

- Аминь! - пропел хор.

1924

Нарсуд 3-го участка Каширского уезда села Иванково признал отцами родившегося у гражданки Поляковой ребенка - Кузнецова, Титушина, Жемарина и Соловьева.

"Рабочая газета"

Гражданка Полякова застенчиво подошла к столу народного судьи и аккуратно положила на него небольшой, но чрезвычайно пискливый сверток.

- Подозрений ни на кого не имеете? - деловито заинтересовался судья.

- Имею подозрение на Кузнецова.

- Ага! Гражданин Кузнецов, подойдите.