Николай Некрасов - Необыкновенный завтрак

Водевилист-драматург ударил себя в лоб и торжественно объявил, что ему пришла прекрасная мысль.

– - Что-о?

– - Знаешь ли, братец… Брр!.. Выдай нам в форточку водки…

– - Славная мысль!

Сотрудник молчал. Лицо его страшно измелилось; казалось, на душе его лежала какая-то тяжелая тайна; казалось, он хотел в чем-то признаться; но прежде чем он решился на что-нибудь, издатель газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа, предложил на всеобщее усмотрение следующую мысль:

– - Зачем, господа? Долго терпели… Немножко уж не беда потерпеть. Поверьте, счастие человеческой жизни заключается именно в обстоятельствах, предшествующих свершению наших желаний… Ну, что было бы, если бы мы пришли прямо в квартиру Павла Степановича, застали бы там накрытый стол, начали пить, есть… ничего, решительно ничего! Обыкновенная история: проза, проза и проза!

Все одобрили мысль издателя, хотя втайне многие были ею недовольны и приписывали стоическую твердость ее изобретателя не столько его особенному взгляду на удовольствия жизни, сколько тому, что издатель не успел еще хорошенько прозябнуть…

– - Ну так и быть! -- сказал Анкудимов, принимаясь опять бегать и петь.-- Подожду. Зато уж, брат, твой джин только держись. Я хвачу целый стакан.

– - И я,-- подхватил Кудимов, загибая угол червонной семерки. (Он понтировал в долг.) -- Пять рублей мазу!

– - И я.

– - И я.

Сотрудник посмотрел на господ, делавших такие опустошительные предположения насчет его джина, с каким-то невыразимо болезненным состраданием и глубоко вздохнул… Вздох его нечувствительно сообщился почти всему собранию…

– - О чем вы вздохнули?

– - О непрочности человеческого счастия!

– - А вы?

– - О сардинках.

– - Вы?

– - Я вспомнил брата: он в прошлом году отморозил себе руки и ноги.

– - Бррр!.. Руки и ноги! Бррр!..

Многие начали дуть в руки и бегать с особенным жаром.

– - Берегите носы, господа. Тут недолго остаться без носа!

– - Ну, небольшая беда; один нос отмерзнет, другой останется: мы ведь все с лишним носом.

– - Ха! ха! ха!

– - А вы что вздыхаете? У вас, кажется, очень теплая шуба!

– - Давеча я забегал к Т***: у него на столе стоит чудесный пастет, лафит, сыр. Я ни до чего не дотронулся.

– - И хорошо сделали. Поедим вместе.

– - О, уж как поедим!

– - Мне ужасно хочется ветчины.

– - И мне.

– - Мне сыру.

– - Мне сардинок и джину.

– - Мне икорки.

– - Я так голоден, что поглодал бы и корки.

– - Ха! ха! ха! ха! ха! ха!

– - Удивительная вещь ум: не мерзнет и на морозе! У тебя, братец, верно, есть ветчина?

– - И сардинки?

– - И пармезан?

– - О, как же, господа! Всё есть, решительно всё…

– - И джин?

– - И портер?

– - И шампанское?

– - Разумеется, разумеется!

Хозяин отвечал протяжным, шутливым тоном; но в голосе его в то же время было что-то до такой степени болезненное, физиономия его отражала в себе столько разнородных чувств, что нельзя было не заметить, что ему совсем не до шуток… Казалось, в душе его происходила борьба; он то высовывал голову в форточку, с видом человека на всё готового, то прятал ее с поспешностию. Наконец решительность осветила все черты лица его, он сделал знак рукою и просил, чтоб его выслушали. В голосе хозяина было столько торжественности и какой-то ужасающей таинственности, что даже многие из понтеров бросили карты и спешили стать в положение внимательных слушателей напротив форточки, которая должна была служить проводником загадочной речи.

– - Господа,-- сказал он нетвердым голосом,-- конечно, это больше ничего, как случайность… забавная, конечно… но не менее неприятная… Сколь ни приятна мне честь, которую вы мне делаете… ожидая вот уже полчаса на холоде моего завтрака, но я должен вам сказать, что для вас гораздо выгоднее было бы не дожидаться…

– - Так вот что! С церемониями! А мы думали бог знает что! Полно; что за церемонии… Мало ли чего не случается… Дождемся… Мы тебя так любим…

Когда восклицания умолкли, хозяин продолжал:

– - Благодарю, благодарю, господа. Но совесть не дозволяет мне долее употреблять во зло вашу благосклонность… Вы иззябли, вы хотите есть…

– - И пить, братец, особенно пить!

– - Но, увы!.. Я должен признаться…

– - Идет! идет! -- закричало несколько голосов, и взоры всех устремились на лестницу, где показался юный артист в сопровождении рослого парня, в пестром халате, с огромною связкою разнородных ключей. Клики общей радости заглушили слова хозяина, который всё еще говорил. Слесарский подмастерье в минуту был поставлен перед заветной дверью.

– - Отпирай, братец, поскорей. Что вы так долго ходили?

– - Был у десяти слесарей. Никто нейдет… Насилу уговорил одного.

Подмастерье попробовал один ключ, другой, третий -- и наконец отпер замок…

– - Ну вот! Все затруднения уничтожились сами собою. Было из чего хлопотать, говорить такую странную речь!..

С шумом и криком неистовой радости толпа бросилась в дверь.

Квартира сотрудника состояла из прихожей, совершенно темной, гостиной, освещавшейся двумя окошками, выходившими на крышу сарая, кабинета, освещавшегося одним окошком, из которого видно было до сорока разнокалиберных труб, и кухни, заимствовавшей свой свет от коридора, в подражание планетам, заимствующим свет от солнца. В гостиной стояло три стула и березовый крашеный стол; в кабинете, длинном и узком, начинавшемся окошком и оканчивавшемся одностворчатого дверью в кухню, помещался длинный письменный стол, стул, зеленые вольтеровские кресла, этажерка, по другой стене -- диван. Стол был завален книгами и рукописями в ужасающем беспорядке; под столом и на полу также валялись книги, рукописи и старые корректуры; на диване лежали смятая подушка и одеяло; на стуле -- брюки с невынутыми сапогами -- живое подобие хозяйских ног; над столом висели портреты Кутузова, Поль де Кока и Гутенберга; над кроватью картинка в рамке, обложенной золотым бордюром, изображающая красавицу, которая, ложась спать, распускает ворот сорочки. Во всем были заметны признаки бедности, беспечности и равнодушия к порядку и благообразию. Но ни в чем не было заметно малейших признаков завтрака…

– - Давай же, братец, водки! -- нетерпеливо сказал драматург.

– - Водки! -- вскричал Х.Х.Х. диким и страшным голосом над самым ухом хозяина.

– - Водки! водки! водки! -- повторили многие громко и резко.

– - Водки!

И все начали кричать изо всей силы: "Водки!.." Хозяин стоял неподвижно, сложив на груди руки и осматривая по очереди каждого из присутствующих взором грустным и сострадательным.

– - Господа,-- наконец сказал он с принужденной улыбкой,-- вы долго ждали, подождите немножко еще. Зато я расскажу вам чудесную повесть, в которой не пощажу даже себя. По-моему, лучше сознаться во всем чистосердечно, чем оставить необъясненными причины странного приема, который я вам сделал; тем более что между вами есть несколько лиц, которых я не имею честь знать коротко. Я должен извиниться перед ними… Итак, умоляю вас, выслушайте меня!