Сергей Клычков - Князь мира

Тогда Нил страшен и беспощаден.

Все равно после прибьет, но в такую минуту лучше укрыться, пусть искровянит кулаки о какое-нибудь деревцо или о камень, что на глаза попадется, обобьет до того, что после руки ложку со щами не держат, и из-под отставших ногтей долго потом сочится по капельке кровь.

Должно быть, было у Нила какое-то подноготное горе, от которого он в хмелю ни себя, ни людей не щадил!..

Мишутка куда-нибудь забивался в кусты, где поглуше, и тогда наступали для него блаженные минуты, когда он уже ничего не боялся и обо всем забывал: источали глазенки теплые освежающие струи, синяки как будто отдавали этим слезам всю свою жгучесть и боль, и что за цветы вырастали в том месте, где часто плакал Мишутка, не по-детски глубоко вздыхая, - бог его знает!

Наверно, что та же осока!

А в осоке прячутся змеи!

В осоке змеи живут!

*****

Однажды, как раз в петровошном посту, когда невоздержные на питье мужики любят малость зарекнуться перед страдой, Нил тоже немного остепенился и дал даже попу Федоту зарок по самое разговенье не трогать хмельного, но не выполнил зарочного слова и пришел с базара как зюзя.

Еще издали Мишутка расслышал хрипучий задавленный крик:

- А… та-акой, проэдакий… а… хочешь люлю?.. Я те со спины-то мочалу пущу!

Нил шел по дороге и грозил в сторону Чертухина кулаками, хотя ни за ним, ни перед ним никого, и не видно было, чтобы кто-нибудь проходил…

- Я покажу вам… мать вашу за заднюю ногу… мироеды дьявольные! У-ух, - хватил Нил по земле кулаком, - сожгу-у!

Грозил, должно быть, Нил своему пучеглазому лиху, потому что на селе его уважали, кормили, как сами не ели… а может, так, озорник большой, несмотря на седые волосы!

Внезадоли от стада Нил остановился, потянул из горлышка остатки, заворотивши далеко голову, разбил о камень бутылку и пустился вприпляску, хотя видно, что не слушаются его чуни и выкидывают невысоко смешные загогулины, взбил ему ветер волосы кверху рогами, и Нил с поднятыми над головой кулаками и не мальчонке показался бы страшен в эту минуту:

Дрался Нил больше с похмелья, а в хмелю больше ругался, стоя где-нибудь у куста, пока не валился под него, подымаясь уже только к рассвету, но на этот раз не успел Мишутка хорошенько разглядеть Ниловы мешки под глазами, как с первого же удара повалился Нилу под ноги…

Сердце Мишуткино словно висело до этого на тонкой ниточке, а тут оборвалось и покатилось куда-то в траву.

Больно заколотило по ребрам, и в пятки потек кипяток, потом под сердцем захолонуло и трудно стало дышать, хоть хорошо видит Мишутка Ниловы чуни, которые тычут впеременку ему под бока, видит он еще впереди большую высокую кочку, за которой будто человечек сидит и бороду за нее прячет, а может, так, от слезы только, застывшей в глазу, мерещится… дальше за кочкой ходит по заводине стадо, и в заводине осока в рост человека… где-то жалобно звенят колокольчики и бубенчики с лошадиных ошейников, ухает перед вечером сыч на сычиху, и совсем, кажется, недалеко, там, где стоят сельские сараи на пустоши, жвыкает в траве коса, а совсем высоко под вечерним небом постукивает на Ивана-купальщика острый молоточек на бабке, отбивая прошлогоднюю косу, и от каждого отука загорается над головой словно от гвоздика шляпка.

Страшно стало Мишутке…

От страха он даже не плакал, только сами из носу лезли красные сопли…

Больно ныло в затылке, и с заводины плыл шубниной туман.

Лишился тут Мишутка, должно быть, всякого соображенья и своей природной сметки, и что с ним дальше случилось, и сам он по малолетству не мог догадаться…

Вернее всего, что наполовину с горя привиделось или приснилось, потому что и раньше Мишутке снился Прокофьич, и виной тут его наставленья…

*****

Снился Мишутке Порфирий Прокофьич всегда в золотом ораре, в каких, по его рассказам, только святые ходят по раю, церковка немного повыше дьячка, потолок в церкви синий, и с потолка на ниточках висят соломенные голубки с золотыми крылышками во все стороны, и на тонкой цепочке свисает к самому носу Мишутки то ли золотое кадило, то ли большая луна…

Порфирий Прокофьич стоит всегда на амвоне перед узорною дверью, и за этой дверью - рай!

Перед дьячком подставка, на подставке толстая книга, какая у него лежит на полке в церковной сторожке, где выписаны все молитвы и причты, буковки в книге и знаки плавают по прозрачной странице, как малявки в Дубне, а дна будто ж не видно, бисерятся только разные крапинки и завитки, как болотная тинка, и сам Порфирий Прокофьич хоть и смотрит строго в эту книгу, а видно, что ничего не понимает, так только переминает ради прилику губами, перевертывая за страницей страницу бесплотной, тоже прозрачной рукой… стоит он зато всегда весь в свечах, обвитых золотой канителью, сам же Мишутка сзади него в парчовой рубахе пониже колен, босые ноги чуть видно, напружив до щекота щечки, раздувает кадило, хотя в кадиле не уголь и ладан, а топорщатся еловые шишки, и поверх них румянится огоньком земляника…

Душисто в церкви, тихо, только двое они перед богом!

Ни баб, ни мужиков, приснились как-то ребятишки с села, так Порфирий Прокофьич их отшугнул…

Одни они перед богом, и бог - поп Федот - сидит вверху на колокольне, как на колеснице, в серебряной ризе, смотрит на них своим желтым глазом и перебирает в лохматых руках длинные вожжи, дальше видны только золотые хвосты, которые в постромках вытянул ветер, звенят в вышине колокола и тилинькают колоколушки, и в самое сердце проникает желтое Федотово око.

Так часто снилось Мишутке, видно, что тосковал он по церковной сторожке и плакал первое время где-нибудь за кустом, вытирая веткой глазенки.

Перед тем как проснуться Мишутке, Порфирий Прокофьич всегда говорил:

- Ну, теперь, Мишутка, немного осталось: дочту вот книгу до корки и -в рай.

Не к добру только Мишутке всегда сон этот снился, непременно кто-нибудь в этот день поколотит или словом обидит, видно по всему, что бог - поп Федот - Мишутку не любит и попадья его тоже, стали бы разве так над Мишуткой казниться, и Нил, может, бил бы потише!

Но на этот раз обернулось все по-другому…

Повалился Мишутка в осоку и долго еще различал Нилову чуню, на которую насели зеленые бесенята с длинными хвостами, чуня оттопырила нос и заковыляла в сторону от заводины, где пролегала дорога.

На дороге стоял человек с большой сумой за плечами и с посохом, повыше будет, чем у попа Федота.

- Доброго добра, добрый челэк, - слышит Мишутка тихий голосок, - где тут на Чертухино выйти?..

- А ты кто такой будешь? - насунулся Нил на старичка с кулаками.