Сергей Клычков - Князь мира

Хотя, если б не история с Нилом, небывалого мало: волков в нашей округе в старое время водилось без счету.

По летам зверя незаметно, разбивается он на семьи или в холостом виде бродит как неприкаянный с места на место, а вот как вывалит снег и установится санная дорога, тут всякого зверя, как в зеркале, видно, -бывало, в темную осеннюю ночь страшно было выйти из дома; горят с поповой горы волчьи глаза, разглядишь даже от страха в волчьем меркотном свете, как пролыснили снег на дороге последние сани!

Скотину таскали из подворотни - небывалого мало, и не в том было все удивленье, что как вышли по Боровой дороге, так тут же почти у села наткнулись на чисто обглоданные коровьи косточки, черное овечье волокно висело по кустикам клочьями, словно черти тут дрались, гоняясь по кустам друг за дружкой, - самое главное то, что лежал вместе с задранной скотиной Нил неподалеку от дороги в приметных своих чунях по высокой портянке, фасонисто замотанной до коленок сыромятным ремнем.

Страшно было на Нила взглянуть: живот разворочен, как окоренок, и в нем в огустевшей крови пухла брюховина, перехлестанная кишками, отчего походила на поклажу, крепко увязанную в дальнюю дорогу и брошенную тут в спехах на съедение мухам, над кишками работали уже отяжелевшие от крови какие-то беленькие червоточки, а под глазом у Нила набух огромный синий волдырь, и из волдыря страшно поглядывал на мужиков остекленевший, тоже залитый кровью, перекошенный зрак.

- Вот те и звериное слово! - озадачились мужики. - Гляди, как обратали ловко: черви навалились!

- По всему, православные, это не волки, - отчеканил после долгого раздумья смекалистый мужик Семен Родионыч, - тоись оно, может, конешно, и волки, видать, что дело тут не без них, - прибавил он погодя, потому что все мужики удивленно и недоумело на него поглядели, - только, православные, все же очень чудно!

- Полно, Семен Родионыч, ничего нет чудного, зверю у нас самое место!

- Да нет, - упирался Семен Родионыч, - зверь в такую пору артелью не ходит!

- Не ходит! - охотно согласились чертухинцы.

- Ну, вот и смекай: тут дело нечисто!

- Да чего же еще чище: все на виду!

- То-то и дело, что вид - эна, под глазом!

- Полно, може, лошадь лягнула! Как бешеные вчера прибежали! В таком суматохе лошадь вскидывает пяткой, словно на свадьбе, по чему ни попало звизнет!

- Конешно, може, и лошадь, - раскинул Семен Родионыч, - только тут главное в том, что зверю не время: подумать только, - Семен Родионыч заложил пальцы, - три коровы заломали, не досчитаемся, сколько овец с собой унесли… Ой, православные, не волки ли это с руками?..

- Полно тебе, Семен Родионыч, бабам за рубашку страх нагонять. Слыханное ли дело?.. А промежду прочим, - поглядели мужики друг на дружку, - все может быть: кто его знает?..

Может, и в самом деле от этого волдыря под глазом, на который так воззарился Семен Родионыч, да еще и в самом деле от не в пору набежавших стаей волков и дальше бы пошло подозренье, а там, глядишь, разговор докатился бы в Чагодуй до начальства, но тут покончила все недомолвки и разрешила недоуменья наша повитуха Секлетинья, которая вместе с другими бабами, утиравшими изредка слезы, сначала стояла в стороне от мужиков, опасаясь подойти поближе к мертвому Нилу, но не стерпела, когда зашел такой разговор, и, будучи по природе своей и по вдовьему положенью совкой в разные мужские дела, подошла, растолкав мужиков, нагнулась над Нилом и пристально поглядела ему под волдырь:

- И-и-и-и… православныи-и!

Всегда Секлетинья, бывало, поспеет к нужному разу и скажет такое, после чего никому не оставалось ничего другого добавить, хотя после Секлетиньиного слова дело нисколь не становилось яснее, а даже напротив, но умела она все так повернуть, что дальше ни к чему разговоры.

- Это, милые вы мои, нет… это не волки!

- Ни с холки, ни с челки! - засмеялись было на нее мужики, а с ними и Семен Родионыч, потому что, как и все мужики, не любил бабьей встрешнины.

- Да вы, православные, не хикайте: правое слово, милые вы мои, говорю!

- Ну, ты все говори, а мы будем слушать! - сдались мужики.

- Это, милые вы мои, - опять нагнулась Секлетинья над Нилом и показала на обвязанную кишками в Ниловой утробе брюховину, - видите, коли не слепые?..

- Ну? - озадачились мужики.

- Это… чеканашки!

Словно волна пошла по народу с этим словом, неведомым и непонятным, сразу все как-то невольно шарахнулись от Нила и смутно поглядели под ноги, все замолчали, поглядывая на дорогу к селу.

Да и в самом деле, что тут говорить: человек мертвый, а мертвому известна цена - горсть земли! - лучше больше молчать, за умного скорее сойдешь и вреда всем будет меньше!

- Чеканашки! - прошептала еще раз Секлетинья и перекрестилась, отшатнувшись вместе с другими, по кустикам только шепоток пошел, под набежавшим ветерком весело они замахали на Секлетинью, словно уговаривая ее не говорить до конца, чтобы - не дай бог! - еще чего не случилось.

Мужики натрафили уже в ту сторону, где развалилось на две половины село Чертухино, словно каравай, разрезанный широким ножом по самой середке, за ним, похожая на солоницу, деревянная церковка на поповой горе, со сплюснутым куполком на колокольне, который, кажется, сам строгий мужицкий бог в некоем несправедливом гневе с неба ладошкой прихлопнул и немного примял синюю крышку, покрививши в сторону крест, - льется уже оттуда на осыпанные солнцем поля успокоительный и ровно безучастный благовест, тянет мужикам под носы душок поминальной кутьи и свежей могилы.

Должно быть, как там никак, а все же домой назад Михайла вернулся.

Потому что откуда бы почитай через десять годов, считая со дня, как умерла его Марья, откуда бы, кажется, взяться Михайле снова в нашем Чертухине, так же с палочкой по святой его привычке и с христовой сумой за плечами, чуть только погорбатее стал, да ноги уж к этой поре у него совсем перепутались и загребали друг за дружку вперехлестку.

Хотя такого человека как ты ни поверни и что ты к нему ни приложь - все будет одинаково верно!

Так уж сама жизнь наша тогдашняя темная запутала и напустила непроглядимой тьмы и туману на дорожку, по которой не за руку вывела нашего барина к почету и богатству, а, можно сказать, из грязи в князи протолкала в загорбы.

Обошел, еще раз сказать, Михайла кругом землю или нет, а если обошел, то по какой же дороге - кто его знает?..

Может, и в самом деле, как потом многие про него говорили, когда к слову заходил про нашего барина разговор, и в этом разговоре дальше больше у каждого росло на его судьбу удивленье, что никуда из своего природного места Михайла уходить и не думал, потому что не такой был мужик: каждый ступ у него стоил руп, а как два, так стоили уже полтора, где же такому столь дальний путь на старости лет отхлестать, - на самом-то деле будто, как сорвался в памятное пасхальное утро с петли, пришел в себя, на тот свет сходив только как в гости, убежал от человечьего пытливого глаза и пробродил без малого толку сначала по лесу, пока не наткнулся в лесной чащобе на разбойников, которых и вправду в старое время было немало в нашей округе, потому что леса были большие, было место укрыться.