Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

- Да вы уж не сумлевайтесь! - сквозь слезы сказала Арина, впрочем, не без ехидства.

Мать притянула кудрявую темную копну сына, поцеловала в лоб и перекрестила голову. Впрочем, в голове и таились все опасности. Она-то это знала.

Отец подал руку остраненно.

- Подумай над всем, что произошло! - сказал наставительно и, понизив тон: - И завиральные идеи эти - брось!..

Сын пожал холодную высокомерную руку.

- Привет всем! - выдавил из себя. - Жуковскому, Карамзиным... Скажите - жду новых томов!

- Скажем, скажем! Непременно скажем! - засуетился вдруг отец. - И Екатерине Андревне передам твой привет! - Он снова был сам собой - на высоте и говорил с сыном о возвышенном. Как положено родителю. Он сызнова был приятелем Карамзина, родней по духу Жуковского, Вяземского... Их много связывало ссыном. - Пиши, не ленись! - добавил на всякий случай. Кто, как не он, отец, обязан быть в курсе литературных интересов сына?

Ольга подошла неловко, уронила головку на грудь. Он обнял ее и поднял - она заболтала ногами в воздухе.

- Береги себя! - шептала она. - Береги!..

- Ольга, Ольга! Это уж вовсе не комильфо! - попенял Сергей Львович.

- Оставьте их в покое! Она сестра ему! - буркнула Надежда Осиповна и села в карету.

Все отъезжающие уселись в карету, а возки дернулись, готовые тронуться за ней.

- Приезжайте снова! - махали дружно дворовые. - Приезжайте!

Потом... все покатилось по кругу - круг сомкнулся и разомкнулся, все стало двигаться, удаляться, исчезать. И пропало из виду... Александр бессмысленно смотрел вслед.

Он остался один...

Вернулся в дом и снова стал знакомиться с ним - как сначала. Дом, который покинули люди, уже не совсем тот, что прежде. "Онегин шкафы отворил: / В одном нашел тетрадь расхода, / В другом наливок целый строй... / И календарь осьмого года..." Он прошелся по комнатам, открывая и закрывая шкафы. Пустота.... Дом вдругпостарел - на десятки лет. Вновь отошел к Ганнибалам. "Он в том покое поселился / Где деревенский старожил / Лет сорок с ключницей бранился, / В окно смотрел и мух давил..." Кой-где валялись еще оставленные вещи - те, что решили не брать в последний момент. Скоро Арина с девками приберет все. Он подобрал с полу Ольгину заколку для волос и долго вертел в руках. На спинке кресла перекинут материнский платок - мигренный. Столько раз видел его на голове у матери, что теперь, валявшийся просто в креслах, он внушал суеверное чувство - почти страх. Вещи долговечней людей - их памяти, их усилий. Он сказал вслух себе:

- Одиночество мое совершенно, праздность торжественна...

Если честно, он совершенно не представлял, куда себя деть. Мир запахнул на нем плащ, застегнул его. И оставалось только... что оставалось?

Схолия

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к ее ногам!

Как я мечтал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким волненьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Иль перси, полные томленьем;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

Мне памятно другое время!

В заветных иногда мечтах

Держу я счастливое стремя...

И ножку чувствую в руках;

Опять кипит воображенье,

Опять ее прикосновенье

Зажгло в увядшем сердце кровь,

Опять тоска, опять любовь!..

Но полно прославлять надменных

Болтливой лирою своей;

Они не стоят ни страстей,

Ни песен, ими вдохновенных:

Слова и взор волшебниц сих

Обманчивы... как ножки их.

Эти две строфы Первой главы, одна за другой, как в романе, обнаруживают странную особенность. "Все в жизни - контрапункт, иначе противоположность", - говорил М.Глинка. Строфы противоположны - по духу и входят в контрапункт меж собой. Два мироощущения, почти полярных. Если вдруг задаться целью разделить этот текст, как в хоре, на голоса героев романа, тем самым превратив его в драматический. Первая строфа будет, несомненно, звучать "на голос" Ленского, а вторая - Онегина. Но обе при этом принадлежат третьему персонажу - Автору, как герою романа. "Пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница..." Текст в романе, безусловно, служит примером известной теории М.М. Бахтина о "романном слове", - по которой автор как бы постоянно перемещается в своем авторском тексте (и в своем сознании) из словесной области одного героя в другую, и языковый ряд авторской речи так же движется - от персонажа к персонажу. (Вспомним, например, как Пушкин описывает начало любви Ленского и Ольги: "Чуть отрок, Ольгою плененный, / Сердечных мук еще не знав, / Он был свидетель умиленный / Ее младенчесских забав..." Автор не просто рассказывает о Ленском - но почти стихом Ленского. В его образной природе. "Простим горячке юных лет / И юный жар, и юный бред!" - скажет о нем Онегин.) В романе прозаическом это вовсе не значит, что автор созидает еще один образ: соединенного героя, сиамского близнеца... воплощение самого себя в образном плане. Роман в стихах Пушкина, напротив, решает эту художественную задачу. Есть Автор-Онегин и Автор-Ленский. И мы не только перебираемся в словесной ткани романа из одной области сознания в другую, но и убеждаемся на каждом шагу, что в жизни эти герои, как правило, в нас соединены, и лишь книга, как некая условность (внешний сюжет), способна разделить их...

Прослонявшись по дому часа два, так и не найдя себе места, Александр помчался в Тригорское - под крыло Прасковьи Александровны. Она умела оказывать на него благостное действо. Но, как назло, она как раз упорхнула в гости к соседям помещикам... новоржевский бомонд, который она ругала на чем свет стоит, наполовину состоял из ее родни. После двух мужей у нее здесь осталась пропасть родственников обоего полу.

Так что дома из девочек застал только Анну... Она улыбнулась вымученно, хотя и обрадовалась: к кому бы он ни приезжал в их дом - она знала, что не к ней.

- Ах, Александр! Как все ужасно, право, ужасно! - Она имела в виду всеобщий отъезд, Ольгу, по которой намеревалась скучать, его одиночество, свое одиночество... То, что у нас проносится в мыслях, всегда более того, о чем мы говорим. - Сготовить вам кофию? - спросила она робко.

- Нет. (Он нахмурился, потом расправил морщинки - все в порядке!) Как говорил один мой приятель - рюмочку водки, ежли она у вас есть!

- А если только наливка?

- Хуже... но что есть!

Водка нашлась - теплая, не из погреба. Он поморщился, выпил... На закуску даже не взглянул.

Почему-то он вдруг стал глядеть внимательно на свой перстень. И так повернул, и так... Девушка тоже заглянула.

- А что там написано?

- Понятия не имею. Вроде иудейские письмена. Или караимские - мне говорили.

- А кто это - караимы?