Петр Краснов - Мантык, охотник на львов

«Мантыкъ не знаетъ языковъ», — думалъ Коля, — «какъ онъ будетъ объясняться съ мистеромъ Брамблемъ? А про меня мистеръ Брамбль сказалъ, что я говорю, какъ англичанинъ. Да, Мантыкъ сильнѣе меня, но я ловче его… И я окрѣпну въ пустынѣ».

Нѣтъ!.. Уступить свое мѣсто Мантыку, — на это Коля при всей своей любви и дружбѣ съ Мантыкомъ, — пойти никакъ не могъ.

Но онъ чувствовалъ горе Мантыка, можетъ быть, даже и зависть, и потому шелъ домой со смятеннымъ сердцемъ, со смутной душой и боялся своего друга.

Въ маленькой комнатѣ Ладогиныхъ было очень тѣсно. Всѣ сидѣли близко другъ къ другу, ярко освѣщенные свѣтомъ лампочки сверху.

Мамочка и Галина сидѣли на кровати, лицомъ къ окну, Селиверстъ Селиверстовичъ на стулѣ у окна, Мантыкъ, совсѣмъ не замѣченный сначала Колей, примостился въ углу, на полу, гдѣ сидѣлъ съ поджатыми ногами.

Коля не садился. Дома знали, что онъ велъ переговоры о поѣздкѣ. И никто не вѣрилъ въ ихъ успѣхъ, кромѣ Мантыка, который и вѣрилъ и боялся, что Колино дѣло выйдетъ. Онъ стыдился своего чувства и не могъ побороть его. Чувство было, по словамъ дѣдушки, самое скверное, чувство, идущее отъ Сатаны: — зависть.

Какъ только увидѣлъ онъ раскраснѣвшееся отъ быстрой ѣзды на велосипедѣ лицо Коли съ блестящими, точно звѣзды, глазами — онъ понялъ все. Онъ сжался въ своемъ темномъ углу и почувствовалъ, какъ дьяволъ овладѣлъ имъ и черное чувство зависти закопошилось и засосало у него на сердцѣ.

Коля, счастливый всѣмъ, только что происшедшимъ, бросился къ матери. Въ его душѣ звонкими радостными напѣвами звучали слова Люси: — «я васъ люблю»; его сердце билось отъ ожиданія новыхъ и такихъ яркихъ впечатлѣній! Завтра!.. Уже завтра на поѣздъ и въ Марсель… Оттуда на пароходѣ «Лаосъ» въ Джибути… А тамъ… пустыня… палатка… тропическое солнце, горы… скалы… и львы… львы..

Нервнымъ, ломающимся голосомъ, то, стоя въ углу у двери, то вдругъ подходя къ матери и цѣлуя ей руку, онъ разсказалъ все.

Все, кромѣ напутственныхъ словъ Люси. О Люси не было сказано ни слова. Она осталась гдѣ-то далеко, далеко въ уголкѣ его сердца, куда не было доступа никому… даже матери.

Онъ кончилъ.

Завтра, въ одинадцать часовъ вечера, съ Ліонскаго вокзала, онъ ѣдетъ въ Марсель. Сегодня ихъ послѣдній вечеръ въ этомъ маленькомъ номерѣ отеля!

— Мантыка-то, ты что же?.. Берешь съ собой? Аль нѣтъ? — раздался изъ угла хриплый, нарочно грубоватый голосъ…

— Мантыкъ!..

Коля покраснѣлъ до корней волосъ. Въ его голосѣ послышались слезы и дрожали губы.

— Мантыкъ! Ты усумнился во мнѣ… Но что я могъ сдѣлать? Я ѣду слугою… Меня берутъ, потому, что я умѣю говорить по англійски. Мантыкъ, пойми, родной, что я ничего не могъ сдѣлать для тебя.

— A дѣлалъ ли что? Коля молчалъ.

— Ээхъ! — проскрипѣлъ въ углу Мантыкъ. Это восклицаніе бичомъ ударило Колю. Оно было больнѣе и оскорбительнѣе пощечины. Коля совсѣмъ растерялся.

— Полно, Абрамъ, глупости болтать, — сурово сказалъ Селиверстъ Селиверстовичъ. — Чего надумалъ. Говоришь дуромъ, зря, чего самъ не понимаешь. Коля ѣдетъ за дѣломъ… Коля ѣдетъ слугою, потому что иначе нельзя… A тебѣ… баловаться…

— Такъ про моего прадѣда, небось, не говорили, — проворчалъ сквозь зубы Мантыкъ.

— Съ кѣмъ себя сравнилъ! Ты стань, какъ онъ, тогда и говори… И времена не тѣ… Стыдись.

Мантыкъ молчалъ. Онъ изъ своего угла разглядывалъ Колю. Нѣтъ, злобы, ненависти противъ друга у него не было… Но зависть была. Онъ сравнивалъ себя съ Колей.

«Щуплый Коля… Конечно, по-англійски, или по-французски говоритъ — мое почтеніе! Талантъ ему данъ. Да и дома въ Россіи, онъ разсказывалъ, бонны, да гувернантки учили, ну и маменька тоже, по русски, почитай, и не говоритъ съ дѣтьми… Да… все это такъ… Но только… Управится ли Коля, если на него, какъ на моего прадѣда, кинется левъ? Сможетъ-ли онъ схватить льва за заднія лапы и перебросить его черезъ себя? Какъ схватилъ и перебросилъ тигра мой прадѣдъ?..

Мантыкъ покачалъ головой. Въ этомъ движеніи головы было сильное сомнѣніе.

«Ну, скажемъ, малый левъ… Такъ… котеночекъ… Пудовъ на шесть, не больше?.. Нѣтъ, ни за что не осилитъ… Погибнетъ тамъ Коля».

Въ комнатѣ говорили. Наталья Георгіевна то волновалась, то умилялась подвигомъ Коли. Платокъ не разъ осушалъ ея глаза и уже намокъ слезами. Селиверстъ Селиверстовичъ подробно и длинно разсказывалъ Колѣ, какъ сѣдлать и вьючить животныхъ, какъ класть верблюдовъ, какъ ставить палатку, чтобы солнце въ нее не вошло, чтобы скорпіоны и тарантулы въ нее не залѣзли. Мантыкъ ничего не слушалъ. Свои были у него думы.

«Зависть?» — думалъ онъ. «Сколько охотниковъ по всему свѣту охотится — какое ему до этого дѣло? Онъ и не думаетъ о нихъ. Вотъ какой то англичанинъ Брамбль ѣдетъ охотиться… Ну и пускай — на здоровье… А вотъ, что Коля поѣдетъ — это нестерпимо больно! Уже пускай бы разстроилось… Ай-я-яй, нехорошо, Мантыкъ, какъ нехорошо! Дѣдушка то заставлялъ заучивать заповѣди Господни, все тогда напиралъ: — «не желай дома ближняго твоего, не желай жены ближняго твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближняго твоего!»

И оправдывался самъ передъ собою Мантыкъ.

«Да ничего этого я не желаю. Ничего я не хочу. Ни дома его, ни жены, ни раба его… Я хочу быть съ нимъ. Охотиться съ нимъ. Помочь ему. Самъ стать слугой его, самого слуги. Развѣ-же это зависть?»

Селиверстъ Селиверстовичъ, какъ всегда, вдругъ спохватился, что ему идти въ гаражъ, заторопился и ушелъ, даже не взглянувъ на Мантыка.

Наталья Георгіевна обратилась съ какимъ то вопросомъ къ Мантыку. Онъ не отвѣтилъ. Свои думы шли у него въ головѣ. Она повторила вопросъ.

Тогда онъ вскочилъ и сталъ прощаться.

— Завтра проводимъ тебя, Коля! Ну, дай же Боже! Я такъ радъ за тебя.

И вышелъ безъ шапки, забывъ шапку на Колиной постели.

Мантыкъ спустился въ темнотѣ уже на два пролета. Онъ не нажималъ кнопки электрическаго свѣта. Въ темнотѣ было лучше. Онъ шелъ, еле двигая ногами. Точно прилипали онѣ къ ступенямъ.

Вдругъ ярко, ослѣпительно, по всей лѣстницѣ вспыхнулъ свѣтъ. Маленькія ножки въ легкихъ башмачкахъ быстро затопотали внизъ по ступенькамъ. Тоненькій голосокъ обозвалъ сверху:

— Мантыкъ! Мантыкъ остановился.

— Фуражку… забылъ… — серебрянымъ звономъ залился Галинкинъ смѣхъ.

Галинка, — двѣ золотыя косы трепетали за спиною, бѣжала внизъ.

— Вотъ ваша шапочка.

Ясные, чистые, голубые глазки глядѣли въ темные, насупленные глаза Мантыка. Эти дѣтскіе, много плакавшіе глаза, видѣли глубоко, видѣли насквозь и Мантыкъ потупился подъ ними.

— Мантыкъ, — сказала Галина. — Такъ ли я все поняла, что «они» говорили? Коля ѣдетъ охотиться на тигровъ, какъ охотился вашъ дѣдушка?

Мантыкъ утвердительно кивнулъ головой.