Петр Краснов - Ненависть

Ледянымъ голосомъ вызывала классная дама: -

— Гербертъ Марiя, Долинова Софiя, Жильцова Евгенiя.

Женя неслышными шагами подходила къ липовому столу, гдѣ, какъ развернутая колода картъ, были выложены билеты.

Въ горячей головѣ — пустота. Ноги ледяныя. Хочется бросить все, отказаться отвѣчать, убѣжатъ изъ класса и рыдать, рыдать.

Машинальнымъ движенiемъ Женя беретъ билетъ.

— Тридцать второй.

Она отходитъ къ доскѣ и разворачиваетъ программу. Помогла корочка! Спасъ Чудотворный Спаситель! Да вѣдь она знаетъ этотъ билетъ. У нея наморщенъ лобъ, щеки покраснѣли. Но нижутся, нижутся мысли и ярко вспоминается все и то, что она читала въ учебникѣ и то, что говорилъ въ классѣ преподаватель.

— Жильцова, вамъ отвѣчать… Вы готовы?

Женя начинала дрожащимъ, волнующимся голосомъ. Но голосъ крѣпнулъ. Она сама на себя удивлялась. «Корочка!.. корочка!.. Молодецъ Женя!..»

— Довольно-съ!..

Одинъ, два вопроса и смѣлые, вѣрные отвѣты. По движенiю руки учителя, по вопросительному его взгляду на начальницу — Женя знаетъ — полное двѣнадцать!

Да ей и нельзя иначе. Она идетъ на медаль…

Геннадiй Петровичъ ушелъ въ прошлое. Было не до него, не до фiалокъ. Ея судьба рѣшалась…

По окончанiи экзаменовъ, — Женя кончила съ первою серебряною медалью, — вся семья поѣхала на дачу.

Матвѣй Трофимовичъ этимъ лѣтомъ писалъ большой трудъ по астрономiи и долженъ былъ для этого работать въ Пулковской Обсерваторiи, а потому дача была нанята не въ совсѣмъ обычномъ мѣстѣ, а въ деревнѣ Подгорное Пулково.

Это собственно была даже и не дача, а простая крестъянская изба. У нея было широкое крыльцо-балконъ, выходившее въ маленькiй палисадникъ, окруженный высокимъ деревяннымъ рѣзнымъ заборомъ. За заборомъ была глубокая канава и черезъ нее перекинутъ былъ мостикъ съ двумя скамейками на немъ. Обычная пригородная крестьянская постройка богатаго мужика. Густыя сирени, бѣлыя и лиловыя, — онѣ еще цвѣли, когда Жильцовы переѣхали на дачу, — росли вдоль забора и у самаго дома, Ихъ пышныя тяжелыя вѣтки цвѣтовъ тянулись въ комнату Жени. Аллея молодыхъ березъ вела къ калиткѣ. Стройныя рябины и черемухи окружали избу. Изба стояла не на большомъ Петергофскомъ шоссе, но на пыльномъ проселкѣ, уходившемъ полями къ мызѣ Коерово.

Что за очаровательное, полное тайны и легендъ!! — была эта мыза Коерово. Высокiя сосны, столѣтнiе дубы и липы островомъ стояли среди простора полей. Изъ за полуразрушенной ограды, съ землянымъ валомъ и канавой былъ виденъ за плоскими болотами Петербургъ и казался призрачнымъ, точно мерцалъ таинствемнымъ маревомъ. Въ дрожащей дали блисталъ куполъ Исаакiя, бѣлѣли колокольни и стѣны Новодѣвичьяго монастыря, Адмиралтейская игла горѣла на солнцѣ — и надъ всѣмъ городомъ черной шапкой всегда лежала пелена тумана и дымной гари.

Какiя старыя, вросшiя въ землю, замшѣлыя были дачи въ Коеровскомъ общемъ паркѣ! Небольшое озеро въ зеленой рамѣ кустовъ поросло лилiями и точно таило въ себѣ роковую тайну. Тамъ, по ночамъ навѣрно играли русалки. Трудно придумать болѣе поэтичное мѣсто. Въ одной изъ дачъ… въ которой?.. — говорили — жила какая-то балерина необычайной красоты и таланта. И будто ее нѣкогда навѣщалъ какой-то великiй князь… Или это даже было давно и это былъ самъ Государь Николай Павловичъ… И тамъ была никому невѣдомая, прелестная, несказанно волнующая любовь…

Женя и Шура, часто прiѣзжавшая въ Подгорное Пулково гостить къ своей теткѣ, подъ надежной охраной Гурочки и Вани съ утра отправлялись пѣшкомъ въ Коерово. У Шуры этюдникъ и краски, у Вани сачокъ для ловли бабочекъ, у Жени книжка романа.

Женя ходила мимо пустыхъ запущенныхъ дачъ. Гдѣ это было?.. Этотъ прелестный волнующiй душу романъ?.. Густые кусты жимолости и акацiи скрывали дачи. Низко на самой землѣ лежали старинные балконы.

— Ты помнишь, Шура, «Первую любовь» Тургенева? Вотъ такая должно быть и тамъ была дача.

Женя заглядывала въ палисадникъ. Ноздри у нея были раздуты, она шла, плавно покачивая бедрами, какой то танцующей походкой. Ей чудились за кустами чьи то подавленные поцѣлуи и вздохи. Тамъ была любовь!.. Теперь вѣкъ не тотъ. Теперь любви не будеть! Такъ сказалъ Володя.

Возвращались домой къ полудню. Послѣ простого сытнаго дачнаго обѣда всѣ принимались за работу. Ольга Петровна уже приготовила холщевыя, обшитыя красными кумачевыми полосами занавѣси для балкона, Шура своими эффектными этюдами Коеровскихъ видовъ покрывала бревенчатыя съ торчащей паклей и мохомъ стѣны избы. Въ саду хозяинъ съ разносчикомъ цвѣтовъ раздѣлывали большую круглую клумбу, обложили ее дерномъ и засаживали ее розовыми маргаритками, голубою лобеллiей, пестрыми Анютиными глазками, петунiями и флоксами, а въ середину былъ посаженъ высокiй блѣднолистый табакъ. Гора краснаго песку лежала подлѣ — совсѣмъ по настояшему готовили раздѣлать садикъ.

Все принимало приличный, «господскiй» видъ. Хотя-бы и гостей принимать.

И только подумали объ этомъ, какъ вотъ онъ и гость появился. Геннадiй Петровичъ прiѣхалъ верхомъ на Баянѣ. Уже вечерѣло. Геннадiй Петровичъ изобразилъ все, какь чистую случайность… Ѣхалъ мимо изъ Царскаго Села въ Красное и рѣшилъ заглянуть на минутку. Даже и съ лошади не хотѣлъ слѣзать. Его сейчасъ же окружили и сразу — дачная обстановка этому благопрiятствовала, приняли, какъ стараго знакомаго, какъ родного. Женя, Шура, Гурочка и Ваня заполонили его.

— Это и есть Баянъ?..

— Какая прелесть!..

— Онъ на солнцѣ какъ изъ старой бронзы.

— Женя, посмотри, на лбу бѣлая звѣздочка. Ровно посерединѣ.

— Какъ серебро блеститъ!

— Геннадiй Петровичъ, можно ее погладить?.. Она смирная?..

— Совсѣмъ точно шелкъ.

Четыре руки одновременно тянулись къ лошади.

— Она не брыкается?..

— Прелесть!..

— Чудо! Она васъ знаетъ!

Дѣвичьи и дѣтскiе голоса звучали, какъ несказанно прекрасная музыка. Красное солнце, обѣщая на завтра ведро, спускалось въ румяныя небесныя дали. Тѣни были нѣжны и воздушны. Женя и Шура, — Женя въ розовомъ, Шура въ голубомъ длинныхъ платьяхъ чувствовали себя барышнями и немного стѣснялись въ роли хозяекъ. Гурiй побѣжалъ за хлѣбом и сахаромъ для Баяна — «Геннадiй Петровичъ сказалъ, что Баянъ любитъ черный хлѣбъ и сахаръ». Женя метнулась за братомъ.

— Мама, ты пригласишь Геннадiя Петровича ужинать. Неловко какъ-то иначе, — шептала она матери, взволнованная и пунцовая.

И пока Гурiй и Ваня кормили Баяна, пока приглашенный Ольгой Петровной Геннадiй Петровичъ — никакъ не могъ онъ теперь отказаться — заводилъ во дворъ коня и съ хозяиномъ устраивалъ его въ сараѣ, - по дачѣ шла суета… На длинный столъ накрывали новую въ высокихъ складкахъ желтоватую въ красномъ узорѣ скатерть, рѣзали душистый свѣжiй кисло-сладкiй «шведскiй» хлѣбъ и быстро и озабоченно переговаривались.